Потом мы пошли домой, и Тамара заявила, что хочет пить.
— Пойдём, я знаю, где есть родник, — сказал я.
Лесной родник и впрямь был совсем недалеко.
Вода была такая холодная, что ломило зубы.
Напившись, мы нагнулись и стали смотреть в воду.
Мелкие песчинки поднимались со дна вверх и, совершив короткий полёт, снова падали вниз.
— Смотри! Вот так и мы! — сказал я.
— Что? — не поняла Тамара и стала смотреть внимательнее.
— Мы, как эти песчинки…
— В смысле?..
— Появляемся на свет и исчезаем.
— Но через какое-то время песчинки снова взмывают вверх.
— Да. А может, и у людей так?
— Как?
— Несколько жизней.
— Я в это не верю, — грустно сказала Тамара.
В этот день мы встретились ещё раз, уже вечером.
С востока вставала луна, и она была непривычно огромной.
Мы уселись на нашу кладочку и стали целоваться.
Моя рука скользнула вверх по девичьему бедру.
Казалось, будет всё, как обычно.
Неожиданно Тамара высвободилась из моих объятий.
— Что? — не понял я.
— Я сбегаю домой, — сказала она.
— Зачем? — спросил я огорчённо.
— Я скоро вернусь, — успокоила меня Тамара.
— Ладно. Сбегай, — прошептал я.
Балансируя руками, она прошла по мостику и исчезла в темноте.
Я ждал её с нетерпением.
Почему-то подумалось, что она не вернется.
Мало ли… Родители не отпустят.
Мы и так целый день вместе.
Но Тамара вернулась. Причём действительно очень быстро.
Я не мог понять, зачем она уходила от меня.
И только когда я вновь её обнял, когда мы снова стали жарко целоваться, а моя бессовестная ладонь скользнула вниз, к девичьим бедрам, вот тогда я понял, зачем она ходила домой.
Честное слово — мне показалось, что я зарычал от осознания того, что произошло.
Тамара вернулась ко мне без чулок.
— Пойдём на бережок, — сказал я хриплым голосом.
— Пойдём, — послушно ответила Тамара.
Мы поднялись и пошли.
Тёмный берег, густые кусты.
Я посмотрел по сторонам.
Нет, нас никто не мог увидеть.
Я страстно привлёк Тамару к себе, и звездное небо качнулось над нами.
Неожиданно я почувствовал, что Тамара не стоит на ногах, а почти висит на мне.
Осторожно и бережно я стал заваливать её на траву.
Тамара совсем не сопротивлялась. Теперь мы сидели рядом.
«Она хочет, она хочет», — застучало у меня в ушах.
— Давай ляжем, — хриплым голосом попросил я.
— Будь осторожен, — прошептала Тамара и легла.
Я прижался к девушке, лёг так, чтобы не давить на неё своим весом, и моё колено скользнуло между её ног, которые с послушной покорностью раздвинулись.
«Всё. Назад пути нет», — подумалось мне.
— Любимая, ты мне веришь? — прошептал я.
— Да… — едва слышно ответила она.
И в этот момент я решился.
Приподнявшись, я запустил обе ладони под её короткую юбку и скользнул пальцами под резинку тонких трусиков. Справа и слева.
И потянул их вниз.
Сердце стучало, словно молот.
«Бух, бух, бух!»
— Тамара! Давай сделаем это, — выдохнул я.
— Не надо, я боюсь, — жарко шепнула Тамара.
Не надо? Сама попросила, чтобы я был осторожен…
Мысли мои смешались. Не надо?
Почему «не надо», если так сильно хочется?
— Ты не хочешь? — огорчённо спросил я.
— Не знаю… Я боюсь, — повторила она.
— Я буду осторожен… Ты станешь моей…
— Я и так твоя… Если ты меня любишь…
— Люблю.
— Тогда относись ко мне, как к любимой.
— Как?
— Бережно.
— Бережно?
— Да. Бережно. Сбереги меня для себя.
Действительно! Какой я идиот. Разве можно так поступать с любимой девушкой. Нельзя. Любимую девушку нужно беречь и лелеять, ведь она моя и только моя.
Я отпустил Тамару, и теперь мы снова сидели на траве.
Девушка поправила трусики и одёрнула юбку.
От волнения я не мог ничего сказать.
Руки дрожали.
Словно кур воровал!
— Тамара! Я не сделаю ничего такого, чего ты сама не хочешь.
— Я знаю, — ответила она.
— Но… Я хочу этого… — выдавил я из себя.
— Ты у меня лопушок, — прошептала Тамара.
— Кто? — не понял я.
— Никто. Я пошутила, — улыбнулась она.
Конечно, я расслышал это слово «лопушок», только не понял, что она имела ввиду.
Спрашивать и уточнять я не осмелился.
Лопушок так лопушок.
Очень даже ласковое слово.
— Хочу тебя спросить… — робко шепнула Тамара.
— Спрашивай, — запросто сказал я.
— Как ты думаешь, мы ещё долго будем вместе?
— Что ты такое говоришь! — возмутился я.
— А что? Первая любовь, говорят, не бывает счастливой.
— Откуда ты знаешь? У тебя уже что — была первая любовь?
— Нет. Ты моя первая любовь.
— Тогда — что? Подружек наслушалась?
— Нет.
— Но почему ты так говоришь?
— Подумалось.
— Ну, ты подумай сама, что нас может разлучить?
— Найдется какая-нибудь Ирочка.
— Далась тебе эта Ирочка! Я не люблю её! И не любил!
— Я имею ввиду в общем, а не конкретного человека.
— И в общем нам ничто и никто не мешает.
— Помешает, — глубокомысленно произнесла Тамара.
— Что ты имеешь в виду?
— Например, то, что мой отец…
— Что — твой отец?
— Мой отец — польский еврей.
— Ну и что?
Моё удивление было совершенно искренним.
Что с того, что её отец польский еврей?
— Твои родители могут не разрешить тебе жениться на мне.
— Чушь какая, — сказал я.
— Ага! Видишь, а сам говоришь неуверенно.
— Просто вопрос какой-то глупый, — попытался оправдаться я.
Мы помолчали.
— Холодно, пойдём домой, — сказала Тамара.
Мы встали, и я проводил её к дому.
Речная прохлада превратилась в промозглую осеннюю сырость, и, сидя на кладочке, мы были вынуждены обниматься всё крепче и крепче уже не столько от любви, сколько от холода.
В горах прошли дожди, и наша речка возмужала так, что сидеть на кладочке без риска намочить обувь стало совершенно невозможно.
И мы покинули нашу кладочку.
Как оказалось — навсегда.
Теперь мы обнимались на лавочке у тамариного дома, что было не совсем удобно, так как нам то и дело кто-нибудь мешал. То тамарин брат, то её старшая сестра.
