— Ничего, — качаю головой, еле проглатывая вставший в горле ком, — поехали?
Утром праздничного дня дороги в столице почти пустые, и за пределы города мы выбираемся очень быстро. Мельтешение серых и коричневых коробков домов сменяется на одну широкую и длинную зелёную полосу между серой линией асфальта и голубым полотном неба, в которые я даже не пытаюсь вглядываться, полностью погрузившись в свои воспоминания.
Похороны моих родителей. Оторопь, шок, ощущение затянувшегося сна, который должен вот-вот прерваться. Слёзы Ксюши и слёзы бабушки, перешёптывания собравшихся людей — кажется, там была половина города, все работники завода. И лежащая прямо на земле женщина, истошно орущая, трясущаяся и рвавшая на себе волосы, смотревшая на нас обезумевшими, блестящими от ненависти глазами.
«Век вам слёзы лить!»
Похороны матери Кирилла. Чувство, будто все органы свернули огромным узлом, который никак не ослабевал, напротив — стягивался ещё сильнее с каждым взглядом, что я бросала на него, специально держась на расстоянии. Потому что знала: у меня не будет слов утешения и соболезнования подобно тем, что так естественно и бурно лились из окружающих людей. Мне, конечно, было жаль, но… Это ведь должно было случиться?
Бабушка с Ксюшей так и ушли вперёд вместе с несколькими соседями Зайцевых, кто пришёл помянуть их дочь в последний путь, а о самом Кирилле вообще словно забыли. Поэтому до дома мы с ним шли только вдвоём, в полной тишине, и он держал меня за руку, хотя мне категорически этого не хотелось. Я собиралась вырвать свою ладонь, возмутиться, напомнить, что не давала никому права просто так, без спроса, трогать меня. Тем более ему.
Сама не знаю, откуда в мыслях взялось это странное, испуганное, дрожащее от волнения «тем более ему». Но именно оно стучало молоточками, звенело колоколами, хрустело разлетающейся из-под ног щебёнкой, хлюпало маленькими лужицами грязи у нас по пути. И я ничего не сказала. Ничего не сделала. Только замерла на мгновение в коридоре нашей квартиры, когда он выпустил мою руку с тихим «спасибо», и тотчас сбежала к себе в комнату.
Прохладные пальцы вскользь касаются щеки, заставляя меня повернуться и взглянуть на него, внешне полностью сосредоточенного на дороге.
— Просто скажи. То, что хочешь, — произносит он спокойно, со слегка раздражающими покровительственными нотками, разыгрывая роль умудрённого опытом учителя перед импульсивным, несмышлёным учеником.
— С чего ты взял, что я хочу что-то сказать? — пожимаю плечами и криво улыбаюсь, и только воровато избегающий его лица взгляд выдаёт меня с поличным.
Что происходит с нами, Кирилл? И что я буду делать, когда это закончится?
— У тебя ведь есть вопросы, Маша, — на этот раз он уже не скрывает насмешки, начинает улыбаться одними уголками губ, — задай их мне. Обещаю, что ни на мгновение не подумаю о том, что тебе действительно может быть интересно что-то, касающееся меня.
Морщусь, передёргиваю плечами и скрещиваю руки на груди, по инерции закрываюсь от него так, как только могу, когда между нами лишь узкая панель коробки передач и расстояние в десять лет взаимной обиды.
Тебе больше не тринадцать, Маша. Ты можешь признать, что чувствуешь на самом деле.
Признаться в этом хотя бы самой себе.
— Откуда это? — то ли поглаживая, то ли прощупывая провожу кончиками пальцев по алой борозде шрама, следуя вверх, от запястья к локтю, хотя давно уже выучила наизусть каждую его неровность не только на вид, но и на ощупь. И вздрагиваю, замираю, пугаюсь, наблюдая за тем, как следом за моими прикосновениями по его коже стремительно бегут мурашки, приподнимая тёмные волоски.
Как же так, Кирилл? Зачем ты валишься в эту яму вместе со мной?
— Разбил стеклянную стенку в душевой. Ещё в прошлой квартире, — его низкий голос застаёт меня врасплох, настигает раньше, чем я успеваю убрать руку, а теперь сделать это кажется не то, чтобы грубым или странным, а просто неправильным. Невозможным. Как отказаться от того, чего отчаянно, до безумия желал много лет подряд. — Один из осколков задел вену, была большая кровопотеря, пришлось лежать в больнице. Поэтому официальная версия, — в первую очередь для отца, — что я разбился на машине.
— У тебя были бы с ним проблемы?
— У меня с ним всегда проблемы, — злобно выплёвывает он и сильнее сжимает ладони на руле, так, что я уже совсем не уверена, хочу ли на самом деле слышать правду. Потому что она заставляет чувствовать, а мне еле удаётся выдерживать собственные зашкаливающие в последние дни эмоции, чтобы теперь суметь как-то справиться ещё и с бурлящими в нём. — Что может быть хуже, чем огромная власть в руках эгоцентричного самодура, который принимает решения исключительно посредством своего веского «хочу»?
— И почему же ты… — приходится сделать паузу, чтобы набраться смелости говорить открыто о том, о чём большинство людей не стало бы говорить вовсе. Согласно навигатору Кирилл сворачивает с шоссе на небольшую асфальтированную дорогу, уходящую вглубь леса, и это помогает мне выиграть необходимое время и скрыть от него свой страх. — До сих пор не избавился от него?
Знаю, что он смотрит. Чувствую лесную прохладу, идущую по коже, терпкий и кружащий голову запах кедра, в котором хочется спрятаться целиком и утонуть, жадно наглотавшись горечи; отчётливо слышу тяжёлое, громкое дыхание, что ходит в ветреный день между приткнувшимися друг к другу вплотную хвойными стволами-иглами, устремляющимися ввысь и прознающими небо насквозь.
— Это не так просто сделать. Он ничего не смыслит в том бизнесе, что оставил после себя дед, зато преуспел в связях с людьми, максимально приближенными к высшим чинам. Говоря очень корректно — полез в политику.
— А говоря максимально открыто?
— Он в мафии, — вместо того, чтобы зажмуриться от страха, я как и в детстве широко раскрываю глаза и дышу глубоко, пока настолько необходимый мне воздух просто не закончился. — Вхож в круг настолько высокопоставленных лиц, что даже Глеб с его немалыми связями в органах не может выяснить, что именно это за организация и чем занимается. Мы смогли узнать только несколько имён: один из руководящих лиц в налоговой, два депутата гос думы, пара крупных бизнесменов из совсем несвязанных друг с другом с первого взгляда отраслей.
— Ты боишься их мести? — захваченные им из квартиры свитера лежат у меня на коленях и оказываются очень кстати: тереблю их пальцами, перебираю объёмные и плотные шерстяные нити фигурной вязки одну за другой. То, что он непременно заметит моё волнение, становится уже неважным, несущественным, остаётся в той реальности, где основной частью моих переживаний было не показать перед ним свою слабость.
Машину потряхивает на ухабах обычной просёлочной дороги, изрядно заросшей высокой и бледной травой, но у меня возникает стойкое ощущение, что это сама земля дрожит и трескается, разверзается, расходится прямо передо мной, и разлом этот, уходящий вглубь до самого ядра, пышет адским жаром и становится всё больше, шире, отделяя меня от прежней жизни.
Есть последний шанс разогнаться и перепрыгнуть через него, вернуться в рутину привычной скучной работы, периодически возникающих денежных проблем, раздражающей толпы в пиковые часы метро и на самом деле давно уже потерявших смысл обещаний самой себе, что потом станет легче. Можно попробовать зацепиться за гнетущую серость своего прежнего существования, от которого с каждым годом всё чаще хотелось сбежать хоть куда-нибудь.
И я остаюсь. Разрешаю себе чувствовать всепоглощающий ужас, скрывать за суетливыми движениями дрожь в руках, кусать губы, в то время, как весь мой привычный мир стремительно отдаляется, становясь лишь бледной, ничего не значащей точкой на горизонте. Позади меня теперь только зияющая пустота, а впереди — неопределённость, страх и скорое забвение. Липкое ощущение холодного пота, выступающего на спине, когда перед выходом из дома нужно обязательно брать с собой пистолет.
Но я остаюсь. С ним.
