— Я тебя, сученку, на такую «работу» проведу, что батя твой в гробу перевернется! Ишь удумала, блядучка! Стоять! Стоять, говорю.
Остыла, оглянулась на дверь, подтолкнула в комнату.
— Вот что… Батя твой, покойничек, мне зла не делал. Помогу уж, по доброй памяти… Есть у меня один «папик» на примете… Но там работа особая, сиськи-письки твои ему по фигу… Как сказано в писании, не пизденкой единой… Глазами-то не стреляй и мордой тут не крути! Будешь делать что сказано, а то точно, к моим сучкам на панель скатишься! Короче, будешь у него «дочкой для воспитания», годы самое то, фигуркой господь не обидел… Надо будет, позову! А теперь брысь отсюда… Стоять! Насчет денег — к нему не приставать. От меня получать будешь. А если что сверху подарит — тот уж не моя забота.
Она даже и не спросила, что надо будет делать и что такое «дочка для воспитания», Выскочила и казалось, что все оглядываются на ее красную от дикого стыда физиономию. Хотя кто ее видит, в темноте-то и на нашем-то дворе. Уф…
— Пока в угол. Встань аккуратнее. Руки на голову. Забыла, что ли?
Нет, не забыла, послушной позе он ее научил в первый же вечер. Даже не снимая трусиков — стояла в плавках и лифчике, старательно разводила локти вскинутых на голову рук и сбивалась, краснела, но старательно повторяла, как будто и вправду школьный урок:
— Я плохая девочка. Меня надо наказать. Я буду терпеть назначенное мне наказание. Я буду послушной и хорошей девочкой.
— Чуть громче. Я тебя плохо слышу.
— Я буду послушной и хорошей девочкой, меня надо наказать.
— Как тебя надо наказать?
— Строго.
— Громче и старательнее, Оля!
— Стро-ого!!!
— Вот и молодец. Сама все понимаешь. На первый раз я буду бить твою попу вот этим ремнем. А если ты не станешь хорошей девочкой, мы будем сечь ее длинными свистящими розгами, которые заставят тебя кричать от боли и просить пощады у своего строгого папы… Да?
— Да…
x x x
Через месяц-другой Христина стала не замечать Олю еще демонстративнее — кто-то наконец открыто «напел» классной королеве об их «одинаковости». Хотя пару-тройку раз высокий взор все-таки снизошел до Оли, заканчиваясь очередным комментарием по поводу «беспонтовости» блузки или «ужасной безвкусицы сережек». И вообще, такой ширпотребовский хлам ни одна приличная девушка носить не будет.
Оля как обычно смолчала, почти незаметно пожав плечами — плечи еще слегка саднило от вчерашнего вечера с Ним. Был как раз довольно редкий случай, когда он «делал шаг вперед» — то есть начинал наказывать ее как-то по-другому. Даже не рискнула спросить, сколько стоит та пятихвостая плетка из мягкой кожи, которую вчера принес первый раз и прошелся по гибкой, напряженной от непривычной боли спине.
Хлестал стоя, у стены, к которой она прижималась грудями и животом, старательно держа связанные руки ровно вверх. Эта поза у них называлась «прилипалкой» — и она послушно вжималась, прилипала, втискивалась телом в холодные обои на стене, когда жар от ударов постепенно стекал к бедрам, к ляжкам, охватывал тело и напряженные ноги уже слабо держали ровненькую, в струнку стоящую фигурку наказанной «дочки».
Плетка оказалось не такой уж и страшной — хотя потяжелей ремня, но боли особой не было. Она сказала ему «спасибо», он мгновенно уловил интонацию этой искренности, а потом понял, отчего она и, отводя лаза, проворчал:
— К сожалению, я не могу наказывать тебя так, как хочется…
— А как хочется? — вырвалось неожиданное для нее самой.
— Какая тебе разница… — махнул рукой. Потом, уже у входа, щелкнул пальцем по вздернутому носику: — А хочется… Ну, понимаешь… По-настоящему. Чтобы не играть, а чтобы… Ладно. Все. Лишняя болтовня.
И ушел, велев забрать и сохранить эту новую плетку.
А причем тут Христина? Да при том, что эти вот «самые беспонтовые сережки», которые все из себя «лоховская безвкусица», подарил ей Он. Вчера. Когда приказал закрыть глаза:
— Не бойся…
Не боялась. Несмотря на боль и унизительную покорность таких встреч, страха перед ним не было никогда.
Убрал из ушей ее старые сережки. Вставил новые. Ей они и вправду понравились…
Тем более, что…
— Хм… Угадал… Настоящая бирюза действительно идет к твоим глазам… Ладно, к одной обновке надо и другую. Видишь — это удивительное изделие настоящего мастера называется пока еще просто: плетка… Мы с тобой ее назовем… как? Ладно, имя для нее будет твоим домашним заданием. Сначала познакомимся с ней поближе. Где наша голая спинка?
x x x
Ефимовна выловила ее на выходе из булочной. Сунула ключ и смятую бумажку с адресом.
— В семь часов чтоб как штык была… И не выеживаться там у меня! Он тебе сам все скажет, чего и как. Гляди у меня! Все, брысь… Стоять! Бесплатно даже котята не мяучат… Вот. Свое я уже сняла. Брысь, говорю, чтоб глаза мои тебя не видели… Стоять! Ключ вечером занесешь.
Новенькие бумажки перебирала, запершись в туалете. Что-то слышала, что-то знала, что-то понимала — деньги не ахти как велики, но для кого как. Такие мамка за месяц не наточит в своей траханной прядильне… А уж для нее лично, да еще столько, да еще сразу… Как бы чего купить и себе и маме, но чтоб никто не понял, откуда взялось? Показала язык своему отражению в мутноватом зеркале, потом спохватилась и густо покраснела — ой, мамочки… Надо же теперь, туда… К семи… А что будет там? Ничего не нужно ему, говорила Ефимовна. А чего нужно-то? Что он с ней сделает?
На всякий случай храбро сунула в сумочку здоровенные портняжные ножницы. И пошла работать. В должности «дочки для воспитания». Ой, прикольно-то как…
— Прикоо-ольно ка-ак… — угодливо тянула своим противным голоском Юлька, ближайшая прилипала Христины.
Они стояли недалеко от лестницы, сунув носы в журнал с картинками. Что-то знакомое словно мазнуло по Олькиным глазам — точно, такой же журнал приносил на встречу Он. Вон как раз там, где Христа с Юлькой сейчас разглядывают, на черной стене, на золотистом дереве косого креста, вся распятая наручниками, металась и стонала наказанная девушка. Вся голая, блестящая от пота и в ярких злых капельках тающего воска. Он не предлагал ей такое, просто показал, так и не дождавшись от нее никаких ответных слов, кроме тихого вопроса:
— А вот так капать — очень больно?
— Скоро узнаешь.
Вздрогнула, но он поспешно перевернул страницу:
— Не сейчас, ты пока не умеешь. Вот, смотри, тут как раз тебе знакомо.
Да, знакомо. Ремень как ремень, разве что усыпанный бляшечками, как у этих, которые на мотоциклах и все в черной коже гоняют.
— Вот таким ремнем я тебя накажу в другой раз. Двадцать ударов. Выдержишь?
