Приходится забыть обо всём, встать за стол рядом с коллегами и делать свою работу. Выполнять свой долг. Спасать людей. Ведь именно об этом я мечтала с детства.
Быстро и чётко надеваю специальное снаряжение. Тщательно мою руки. Натягиваю специальные перчатки.
Делаю глубокий вдох-выдох и направляюсь в операционный блок. Все наши уже тут и ждут меня. Я кивком головы со всеми здороваюсь.
— Привет, Соня, — улыбается мне травматолог.
Я отвечаю ему лёгкой улыбкой и очередным кивком. Но тут же перевожу взгляд на Германа Витальевича, что хмуро смотрит на меня, сведя брови вместе. Неуютное напряжение витает в помещении, отчего мне хочется повести плечами, чтобы скинуть его. Отвожу взгляд в сторону, и только сейчас обращаю внимание на лежащего на операционном столе мужчину.
Делаю первый шаг, а потом ещё… и ещё.
Между нами всего два шага, а я смотрю неотрывно на пострадавшего. Свет хирургического светильника падает на лицо мужчине. Его черты кажутся мне смутно знакомыми.
Делаю ещё один шаг. Внутри отчего-то поднимается паника. И руки мелко дрожат, а в горле застывает ком. Сердце замирает, отдавая болью. Сдавливает.
Боюсь, но делаю последний шаг. Смотрю на лицо пострадавшего.
Короткие, ёжиком, русые волосы, светлая щетина на скулах, подбородке и над губами. В кончиках пальцев тут же покалывает — я помню и даже сейчас будто чувствую, как колются эти иголки, когда я прикасаюсь к нему…
Лишь цвет глаз я не вижу — веки закрыты. Но знаю точно какого они цвет. Серо-голубые. Грозовое небо.
Неужели это он? Не может быть!..
Красивое лицо портят ссадины, множество царапин и кровоподтёков. Бледное.
Я знаю его.
И чувствую, как земля уходит из-под ног. Перед глазами всё плывёт. Сердце барабанит так, будто у меня началась тахикардия. Я мелко дрожу всем телом, но даже не замечаю этого.
С губ срывается судорожный вздох. Прикрываю глаза.
Сквозь гул в ушах, который всё нарастает и нарастает, слышу своё имя и обеспокоенный голос:
— Соня, — к моей руке осторожно прикасаются.
Вздрагиваю, распахивая глаза.
— Соня, ты слышишь меня? Что с тобой?
Поворачиваю голову в сторону голоса, встречаясь глазами с нашим травматологом Максимом Давидовичем.
Приоткрываю губы, чтобы что-то сказать, но только хватаю ртом воздух и вновь поворачиваю голову в сторону пациента, словно желаю убедиться, что всё это мне кажется. Что это сон, и я сейчас проснусь. Или что это вовсе не он. Не тот незнакомец из лифта, что спас меня от удушья, страха и паники, давящей на меня со всех сторон маленького пространства.
Но нет. Это он. Тот мужчина, что нежно прикасался своими широкими и сильными руками к моему лицу. Который успокаивал своим голосом и шептал, что я красивая.
Он тот, кто снился мне периодически весь этот месяц. Кто не выходил у меня из головы. И вот теперь он тут, лежит передо мной на операционном столе весь в ранах и кровоподтёках, и ему нужна срочная операция. Помощь. И я могу помочь! Должна помочь!
Это резко отрезвляет меня. Я должна держать себя в руках. Не должна позволить панике и страху завладеть своими чувствами, разумом. Я должна действовать хладнокровно, чётко. Спокойно, чтобы не ошибиться и спасти. Спасти его. Егора Свободина — лучшего гонщика страны.
Выдыхаю, сосредоточившись.
Поворачиваю голову в сторону коллеги, который пристально смотрит на меня, наверное, боится, что я упаду в обморок.
— Со мной всё хорошо. Мы можем приступать. Что с ним? — спокойно и твёрдо произношу, словно это не у меня минуту назад тряслись руки и всё плыло перед глазами.
— Попал в аварию на гоночном треке. Множество травм, как внешних, так и внутренних. Большая кровопотеря.
От голоса и слов завотделением и по совместительству главного хирурга меня начинает вновь трясти. Холодок пробегается по спине, а потом меня окутывает жаром. Я не могу понять, что со мной происходит и почему я вообще реагирую на этого мужчину и на известие об аварии вот так остро. Волнуюсь за него как ненормальная. Так нельзя. Это может мне помешать.
По сути, он мне совершенно чужой человек, с которым я поцеловалась чисто случайно. Но внутри что-то тянет, царапает. Я не могу спокойно реагировать на него, когда он лежит передо мной весь в царапинах и ссадинах.
— Хорошо, — киваю.
Когда приступаю к работе, я уже совершенно спокойна, сосредоточена. Усилием воли отбросила от себя все чувства, эмоции. Движения мои отточенные — я делала это уже много раз. Мой довольно малый опыт никогда не был моей слабой стороной: несмотря на то, что я всего три месяца ассистирую на операциях, я уже стала лучшей в хирургическом отделении.
Работа наша слаженная, чёткая. Ни одного промаха. Слежу за каждым движением Германа Витальевича, чтобы не пропустить ничего и вовремя подать тот или иной инструмент, или сделать так, как будет необходимо. Прийти на выручку.
Сердце будто остановилось: никаких эмоций, только долг. А вот само время течёт быстро, но ты не обращаешь на него никакого внимания. Всё остаётся за операционным блоком. Все разногласия, ссоры и недопонимания между нами, коллегами. Сейчас мы — один слаженный организм. И мозг вместе с главным хирургом подаёт нам импульс, что нужно делать, и мы тут же подчиняемся, выполняя все указания.
Потому что мы все сосредоточены на пострадавшем, чтобы помочь ему. Передо мной уже не человек, который мне помог, а пациент, которому теперь должна помочь я, хоть я и крохотный винтик во всей этой системе.
Я сейчас почти робот. Вся усталость, что накопилась за эти дни вместе сегодняшним дежурством, ушла на второй план. Наоборот, во мне как будто прибавилось силы. Словно я выпила эликсир бодрости и сейчас чувствую себя прекрасно как никогда.
Под конец бросаю взгляд на Егора Свободина, имя которого я теперь знаю. Короткий взгляд. Сердце пропускает удар, но я тут же беру себя в руки. Осталось совсем немного.
По лбу бежит струйка пота.
И вот всё заканчивается.
— Молодцы! Хорошо поработали, — звучит голос завотделением.
И только после этого я выдыхаю. Будто за всё время операции ни сделала ни одного вздоха. На меня тут же накатывает усталость. И ноги дрожат, желая вот-вот подкоситься. Прикрываю глаза.
Всё получилось. С ним всё будет хорошо.
Выхожу из оперблока, снимая с головы шапочку. Корни волос влажные от пота. На миг останавливаюсь, желая успокоить дыхание и сердцебиение. Поворачиваюсь, чтобы сквозь матовое стекло посмотреть на Егора Свободина.
Я вижу только его силуэт, но знаю, что он жив, что опасность миновала, и теперь нам всем нужно уповать на время, которое, как известно, лучший лекарь.
Без сил прислоняюсь к стене и закрываю глаза.
«Дыши, — умоляю я про себя, чувствуя, как из уголка глаза по скуле сползает слезинка, — живи! Пожалуйста, только живи!»
— Сонь, ты как? С тобой всё хорошо? — врывается в мои мысли голос. Открываю глаза и вижу Максима Давидовича, который пристально смотрит на меня.
— Да. Со мной всё хорошо, — голос хрипит от волнения и усталости, а ещё — от страха за жизнь Егора Свободина. Нахожу взглядом зава и спрашиваю то, что меня сейчас интересует больше всего: — Как он? С ним всё будет хорошо?
— Да, — кивает мужчина, не сводя с меня хмурого взгляда. — Пока побудет в реанимации, а завтра посмотрим на его состояние и, если всё будет хорошо, тогда переведём в обычную палату.
Я только киваю и, развернувшись, направляюсь в душ. Всё тело потное. Чувствую усталость и слабость.
Из клиники выхожу, когда на улице уже кромешная тьма. Лишь луна освещает город. Лёгкий мороз вместе с ветерком пробирается сквозь толстую и теплую одежду. Ёжусь и делаю шаг. Завтра у меня выходной. Как и послезавтра. Поэтому я смогу узнать о состоянии Свободина только через два дня.
Напряжение и страх за его жизнь не оставляют меня. Лишь приглушаются усталостью.
