И снова я «снизу», теперь уже раз и навсегда.
Маурицио, понятно, чувствует, что он «сверху», и воспринимает мою просьбу спокойно. Он долго рассматривает меня с пренебрежительным любопытством энтомолога.
– Знаешь, Рико, – произносит он наконец, – хорошо, что ты с самого начала заговорил о режиссуре.
– Почему? Он сидит в излюбленной позе – в профиль, как будто не развалился в кресле моего кабинета, а застыл на портрете эпохи Возрождения – женоподобный, медовласый паж с золотисто-карими, потухшими глазами на молочно-белом лице.
– Потому что сейчас мне важно окончательно понять: работать с тобой дальше или нет.
Катастрофа! Разгром! Караул! Спасайся кто может! Пытаюсь овладеть ситуацией, взять себя в руки, успокоиться, но чувствую, как на лице проступает гнуснейшее выражение подавленности. Лопочу: – Не понимаю, что ты хочешь этим сказать? Словно в задумчивости, Маурицио произносит безразличным тоном: – То, что твой набросок сценария мне не понравился.
– Чем же он тебе не понравился? Говорю не своим голосом. Минуту назад был бледен как смерть. Теперь раскраснелся, надувшись как индюк. А Маурицио хоть бы что. Еще бы: ведь я вечный пасынок судьбы, а он ее баловень. В этом весь ужас. Точно по заранее намеченному плану, он продолжает.
– Вот что. Попробуй вкратце изложить сюжет сценария, как изложил бы его Протти. Идет? – Но зачем? – После твоего пересказа мне легче будет показать разницу между твоим наброском и тем сценарием, который мы написали вместе с Флавией. А для начала приведу вдохновившую нас цитату из «Капитала».
Он достает листок бумаги и медленно, с расстановкой читает: – «Там речь шла об экспроприации народных масс кучкой узурпаторов; здесь речь идет об экспроприации кучки узурпаторов народными массами». Вот такая цитата. Название фильма – «Экспроприация» – возникло именно отсюда. Как ты считаешь, твой набросок сценария соответствует духу этой цитаты из Маркса? – По-моему, соответствует.
– Прекрасно. Тогда перескажи коротко его сюжет. – С этими словами он швыряет окурок на пол, встает и топчет его маленькой ножкой.
У Маурицио короткие, пухлые лодыжки, почему-то похожие на женские, наверное, потому, что пухлые. Он закуривает следующую сигарету, соединив у рта обе руки, такие же крохотные, как и ноги, изумительно белые и гладкие, без единого венозного узелка. Затягивается, выпускает голубые струйки дыма из нежных, почти прозрачных ноздрей безупречного носа, а затем – из розового, тонко выписанного рта.
Я не унимаюсь: – Зачем повторять то, что ты и так уже знаешь? – Я-то знаю, а вот ты – нет, судя хотя бы по тому, что убежден, будто твой сценарий выдержан в марксистском духе. Может быть, во время пересказа ты увидишь сценарий как бы со стороны и тогда впервые по-настоящему его поймешь.
Делать нечего: задает тон Маурицио, мое дело подчиняться.
Неестественным голосом я начинаю: – Группа политически активных студентов, юношей и девушек, решает устроить склад оружия на случай грядущих революционных действий. Чтобы купить оружие, нужны деньги, которых ни у кого нет. У группы два пути добыть желанные деньги: заработать или украсть. Заработать столько денег невозможно: остается одно – украсть. Однако кража, оправданная высшими политическими соображениями, уже не есть кража. Это законная апроприация, а точнее, по выражжению Маркса, экспроприация одного из бесчисленных экспроприаторов народа, осуществленная во имя народа. Кто явится объектом экспроприации? Одна из активисток группы, по имени Изабелла, называет такого: это ее отец. Он коллекционирует картины и сказочно богат. Достаточно украсть у него два-три самых ценных полотна и продать их за границей. Сказано – сделано. Кража удается, теперь нужно сбыть награбленное. Тут-то операция и проваливается из-за неопытности участников. Торговец антиквариатом, к которому обращаются члены группы, оказывается мошенником: получив товар, он бесследно исчезает. На собрании принимается решение найти антиквара и убрать его. Для этой цели выделяются два члена группы; жребий падает на Изабеллу и вожака группы Родольфо. Они преследуют похитителя картин по всей Франции, Бельгии и Голландии, а под конец направляются в Англию. В Уэльсе они настигают негодяя на загородной вилле. Но в последний момент им недостает мужества прикончить его. Возможно, их останавливает жалость, ужас кровопролития, ощущение бессмысленности, преждевременности этого убийства – как знать? После провала операции группа распадается. Члены группы возобновляют учебу. Изабелла выходит замуж за Родольфо, у них рождается два сына. Всей семьей они переезжают в провинциальный городок, где Родольфо преподает в университете философию. Повествование ведет сама Изабелла, точнее, ее голос за кадром. Теперь это замужняя женщина, мать двоих детей; ее жизнь вошла в прочную колею; муж Изабеллы, молодой университетский преподаватель, пользуется всеобщим уважением, Изабелла рассказывает историю неудавшейся экспроприации с оттенком ностальгической грусти, придающей законченный характер ее прошлому, исполненному опрометчивых поступков, ошибок, но вместе с тем и великодушных, отчаянных, непримиримых порывов Словом, закадровый голос Изабеллы рассказывает нам некую сказку. О чем? О молодости, наивной и неопытной, зато готовой рискнуть самой жизнью ради идеи или общего дела. Сами того не понимая, молодые люди, входившие в группу, пережили героические мгновения юности во время неудавшейся революционной акции. Такие мгновения случаются в жизни только раз; и в них, как в первой любви, сгорают все юношеские иллюзии.
Под конец я сознательно слегка разгорячился, как это бывает, когда пересказываешь сюжет фильма продюсеру, стараясь во что бы то ни стало его заинтересовать. Однако, даже со скидкой на профессиональный лиризм, не думаю, что слишком отошел от моих истинных чувств. Да, я действиительно полагаю, что настанет время и целое поколение (поколение Маурицио) будет воспринимать бунтарство как героическое проявление молодости. Да, я убежден, что молодость – это героическая пора в жизни человека, и неважно, проявляется ли этот героизм (назовем его биологическим) в политике, как в случае с Маурицио и его группой, в искусстве или культуре, как было в моем случае, в далекой уже юности.
Думая об этом, смотрю на Маурицио; в ответ он молча смотрит на меня. Чтобы нарушить это неловкое молчание, поспешно добавлю: – Ты попросил меня взять в качестве прототипов фильма членов твоей группы. Так я и сделал. Я старался придерживаться полученных от тебя данных. Изабелла – это Флавия, Родольфо – это ты. Отец Изабеллы – это отец Флавии. Мошенника-антиквара я написал с самого себя. И так далее.
