— Что, просто взял и выгнал тебя из дома?
— Да. Просто пришел с работы и сказал уходить.
Но на самом деле я лгу, и я ушла из дома сама. Только вряд ли хоть одной живой душе расскажу, почему, ибо тот вечер до сих пор помню смутно, настолько больно было, настолько страшно оставаться рядом с в один миг изменившимся мужем.
Сегодня Володи нет дольше обычного. Наверное, очередное собрание или переговоры. Я сижу на балконе спальни, ловлю последние сентябрьские деньки. Над головой — небо с россыпью звезд, на столике дымящаяся чашка мятного чая. Немного зябко, но за пледом идти не хочется, я решаю посидеть еще несколько минут — и готовиться ко сну. С утра нужно забрать вещи отца. Я давно решила, что не стану их разбирать, вряд ли там есть что-то ценное или важное. Отвезу в какой-нибудь благотворительный фонд, пусть сами разберутся, что там кому может помочь. Копаться в прошлом, снова бередить еще едва зажившие раны, мне не хочется.
Прошло уже два месяца с его смерти, но я все равно скучаю. Он не был идеальным отцом, а в последние годы почти превратился в чужого человека, но счастливое детство не выбросить из памяти. Я с трудом прихожу в себя после его гибели и во многом благодаря Машке. Ее оптимизм и детская непосредственность здорово выручают.
Я слышу хлопок двери и голоса. Отчего-то сердце тревожно сжимается, хотя, наверное, это Володя и проснувшаяся дочь — снова виснет у отца на шее. Я возвращаюсь в комнату… а в следующий миг чашка выскальзывает у меня из рук.
Муж пьян. Не в стельку, но блестящие глаза, ослабленный галстук и едва уловимый запах намекают совсем не на совещание в офисе. Но хуже всего то, что он не один, и от такой наглости у меня перехватывает дыхание. Наверное, я стою, как идиотка, хлопая глазами смотрю, как мой муж страстно целует рыжеволосую красотку в облегающем черном платье.
— И что это значит? — наконец я справляюсь с голосом, но все равно он звучит глухо.
— Может, уберешь осколки? — усмехается Володя. — Порежется кто-нибудь.
— Кто-нибудь, это вот это? — Я киваю на девицу.
— А… это. Это Карина. Она сегодня у нас переночует.
Карина хихикает и получает еще один развязный поцелуй в шею.
— Здесь переночует. Со мной…
— Хватит! Ты совсем свихнулся! Немедленно вон, оба! Вам, Карина, пора домой, а с тобой мы поговорим утром…
Муж отрывается от рыжей и медленно идет ко мне. Даже будучи нетрезвым, он умудряется излучать власть, уверенность. Мне не по себе, но злость пока еще сильнее всех прочих чувств. Я еще не поняла, что случилось, не почувствовала боли, я зла и растеряна.
— Карина. Будет. Ночевать. Здесь.
— Я твоя жена! И это мой дом тоже.
— Да ну? — хмыкает муж. — Ну, это мы поправим. Попозже. Но если ты так хочешь остаться, то я не против. Две шлюшки всегда лучше одной.
Он сгребает меня в объятия, целуя точно так же, как целовал минуту назад рыжую, и злость сменяется страхом, потому что против него бесполезно бороться. Он сильнее, выносливее, и кажется сейчас совершенно не тем человеком, за которого я вышла замуж.
— Пусти немедленно!
— Да размечталась. Это мой дом! И все здесь делают то, что я хочу. А я хочу двух кошечек в постели. Я думаю, Карина заставит кончить даже тебя, милая, хоть это и нетривиальная задача.
Извернувшись, я даю ему пощечину, но глаза мужа только темнеют от злости.
— Хватит ломаться! Какая разница, скольких баб я сегодня трахну? Одной больше, одной меньше, да, любимая?
— Ты псих! Ты под веществами? Или тебе по башке дали? Отпусти меня немедленно! Иначе я позвоню твоему отцу!
Володя смеется, запрокинув голову.
— Своему позвони, сука лицемерная! Знаешь, что? Ты мне надоела! Или соси, или топай на все четыре стороны! Только решай реще, мне на работу рано.
Он вдруг выпускает меня из стальной хватки, и я с шумом вдыхаю воздух, едва удержавшись на ногах. Слезы застилают глаза, я пытаюсь найти в облике мужчины, которого любила до потери пульса, знакомые черты, но передо мной не муж. Этого человека я не знаю, его зрачки почти черные, он смотрит не то с ненавистью, не то с отвращением.
И я выбегаю из комнаты, рвусь на улицу, под дождь и ветер, чтобы прийти в себя. Я еще не знаю, что вернусь в этот дом лишь однажды: чтобы забрать вещи и провести пару часов с дочерью. Больше внутрь меня не пустят.
— Пока шли суды, он пускал меня к Маше, мы гуляли во дворе дома. Чтобы я не начала жаловаться на суде, что он ограничивает мое общение или чтобы Маша не начала в неподходящий момент капризничать. А когда все пошло к завершению, меня перестали пускать даже к воротам. Ну и вот.
Олег качает головой. Мой чай давно остыл, но я все равно держу кружку обеими руками, цепляюсь за нее, как за спасательный круг. Рассказывать историю, которую я до сих пор переживаю каждый день в собственной голове, страшно и стыдно, но в то же время легко. Это эффект попутчика — я знаю, что уеду из города и никогда больше не увижу приветливого кардиолога. А поговорить с кем-то хочется.
— Как же ты столько лет жила?
— Он не был таким. Ну, то есть… пару лет я верила, что Володя меня любит, просто сам по себе он человек не эмоциональный. Потом избавилась от иллюзий, но… я знала, что он не всегда мне верен, по крайней мере, догадывалась. Но как-то… не знаю, боялась, что ли. Он Машку обожал, она его, это реально надо видеть, они как две половинки.
— А ты? Ты не часть этого замечательного целого, выходит?
— Он никогда меня не трогал, не оскорблял, слова грубого не сказал. Иногда мы шутили… иногда смотрели вместе фильмы, у нас часто сходились вкусы. Я не знаю, что в один миг случилось, но…
— Но? — Олег поднимает брови.
— Иногда я думаю, что, может, не увидела. Что с ним что-то происходило, а я не заметила. Может, что-то сказала или… сделала.
— Ага, а еще не так посмотрела. Давай, найди причину в себе и покайся.
— Да нет, конечно. Я не причину ищу, я… не знаю, мотив. Мне бы стало легче, если бы я знала, что с ним случилось. Я не могу рассказывать всем о том, как тяжело было в браке, потому что это не так, но… почему я ничего не заметила? Так же не бывает, чтобы в один миг? Не бывает?
Врач смотрит с сочувствием. Время уже далеко за полночь, в отделении погасили свет и уложили всех спать, а я вряд ли смогу уснуть. Я пыталась, но под синхронное «довели страну!» и «привет, девчао!» невозможно ни спать, ни думать, ни жить. Поэтому я сижу здесь, пью черный чай из пакетика и уже час пытаюсь грызть несчастную лимонную вафлю.
— Порой близкие не замечают ни депрессию, ни болезнь. Есть человек, вот он ходит на работу, воспитывает детей, а потом раз — и уходит, навсегда. Туда, откуда не возвращаются. И все спрашивают друг друга «Что же случилось? Он всегда был такой жизнерадостный, такой понимающий… как же так!». Иногда люди меняются, иногда они ненавидят тех, кого любили. Или любят тех, кого ненавидели.
— Или ненавидят любить, — тихо добавляю я.
— Это пройдет.
— Я надеюсь. Потому что иначе я стану у вас тут частой гостьей.
— Вот уж чего не надо, того не надо, — смеется Олег. — Ты про ДМС-то наврала, да?
— Да. Он недавно закончился.
— И на обследование не пойдешь?
— Пойду.
— Врешь.
— Не знаю. Мне кажется, нет. Но мне все равно надо вернуться, я не могу отказаться от дочери. Так нельзя, я должна достучаться.
— Смотри. Если что, оставайся. Устроим санитаркой, похлопочем насчет места в колледже, будешь самой симпатичной медсестричкой в больнице.
Я слабо улыбаюсь. Чай, вроде бы, совсем не горячий, но почему-то греет.
— Спасибо. Но я так далеко без дочери не поеду. Я все еще надеюсь, что мы договоримся насчет Маши.
— Так надеешься, что попыталась с ней сбежать?
— Я уже признала, что была не права. Машка его любит, он хороший отец. Правда хороший. Отбирать у нее его нечестно.
