Закатываю глаза и продолжаю играть. Возможно, он собственнически относится к своей гитаре, но после того, что только что произошло в постели, мне положено хоть каплю контроля. Он обнажает мою душу, по крайней мере, какую-то её часть. Я не знаю, кто я, черт возьми, такая, когда я с ним, но музыка помогает мне почувствовать себя самой собой.
Дилан успокаивается, садясь на кровать, до этого его поза была слегка напряжённой, будто он ожидал, что я разобью гитару вместо того, чтобы сыграть на ней.
— Получилось лучше, чем я думал. Для виолончелистки.
Это должно было стать оскорблением, но он так мило это произносит, словно чтит нашу связь, а не пытается высмеять её.
— Спасибо.
— Ты много на чём играешь?
Я качаю головой.
— На виолончели и скрипке, немного на контрабасе. Ещё неплохо на фортепиано. Ты играешь на чём-нибудь, кроме гитары?
— Немного на фортепиано, но начинал я на ударных. Я учился игре на барабанной установке. Не смей шутить про барабаны. Они стояли у моего дяди в подвале, и я бежал туда каждый раз, когда мы приходили в гости. Дядя начал давать мне уроки, вероятно, потому что устал слушать моё громкое бренчание. — На лице Дилана витает рассеянная улыбка, а взгляд устремлён вдаль. — Это действительно раскрыло меня музыкально, дало мне основные принципы и показало различные виды музыки, которую я сочиняю.
— Я не смогла бы пошутить ни об одном музыкальном инструменте. Ну, возможно, о треугольнике. Твоя музыка удивительная, Дилан.
— Спасибо. — Он опускает взгляд на ковёр, снова закрываясь.
— Нет, я серьёзно. Я не знала, кем ты был, но, когда нашла, то прослушала все твои альбомы. — Как же хорошо выговориться. Часть меня была разочарована тем, что, узнав правду о нём, я поняла, что не смогу сказать ему, насколько она мне нравится.
Дилан прикусывает губу, показывая, что его по-настоящему волнует, что я думаю о его страсти и его творческом выражении. Его музыка означает для него весь мир, и это отражается в его глазах, но потом небрежная усмешка скрывает её.
— Тебе понравилась моя музыка? Даже при том, что у нас не было фаготов?
— Очень понравилась. Богатая, сложная, красивая. Я могла бы выразить своё мнение по поводу твоей хроматики или тактовых размеров, но в действительности мне нравится, то, что она заставляет меня чувствовать.
Это словно иметь часть тебя со мной, когда мы далеко друг от друга.
Помнит ли он наш разговор о том, что придаёт музыке значение?
— Если бы более современная музыка была похожей на твою, я была бы неистовой поклонницей.
Его молчание затягивается.
Чувствую неловкость и снова пытаюсь его разговорить.
— У меня было, своего рода, одинокое детство, переполненное ожиданиями моего отца. Музыка дала мне способ взлететь, несмотря на бремя его целей для меня. В песне я могла улететь на несколько минут за раз. Классическая музыка показала мне свободу, но и твоя музыка тоже это делает.
Он снова прикусывает губу.
— Музыка спасла мою жизнь.
— Правда?
Он кивает.
— Там, где я рос, было плохо. Мы бедствовали. Думаю, что, если бы я не сосредоточился на музыке, как я это сделал, всё закончилось бы передозировкой или арестом, как для многих из моих друзей.
Наши жизни так отличаются. Удивительно, что настолько разные люди могли соединиться, но вина течёт по моим венам. Моя жизнь была такой лёгкой по сравнению с его.
— Прекрати.
Я хмурюсь.
— Прекратить что?
Он скрещивает руки.
— Ты делаешь это снова, ты думаешь, что ты — плохой человек.
— Как ты…
— Кто был с тобой на концерте?
— Почему тебя это волнует? — внезапная волна смущения накатывает на меня. Что-то заставляет меня хотеть, чтобы он ревновал, даже при том, что я не должна насмехаться над ним — или собой — таким образом. Нет никаких причин, по которым я могу нравится ему больше, чем просто для случайного секса. Так ведь?
Он откидывается назад на руки, демонстрируя упругий пресс.
— Кто сказал, что это меня волнует?
Пожимаю плечами.
— Ты спросил, так, будто это должно иметь значение.
— Забудь. — Но что-то проскакивает между нами, будто потрескивающее электричество, и он никогда не вспомнил бы Пола, если бы ему не было интересно.
Он лжёт. Лжёт, потому что его это волнует, и я хочу прокручивать это чувство и улыбку в течение многих дней.
Дилан встаёт передо мной и протягивает руку.
— Дай мне гитару.
Передаю, счастливая от того, что получу приватное шоу от моего любимого музыканта.
— Ты сыграешь на ней?
Он ставит гитару и берёт мою руку.
— Нет. Я сыграю на тебе.
На этот раз я принимаю его предложение, позволяя одеялу упасть, когда встаю. Я просила его, чтобы он делал со мной много чего, но вопрос, прожигающий мои мысли, заставляет смутиться. Я не должна спрашивать, потому что это не имеет значения — не должно иметь — но не могу помешать словам покинуть мой рот.
— Я действительно испортила тебя, как в песне, которую ты спел сегодня вечером? — мысль о том, что я причинила ему вред, так или иначе, даже непреднамеренно, вызывает нехорошее ощущение.
— Не запятнала и не искалечила. — Он закрывает глаза и выдыхает свои следующие слова возле моих губ. — Но ты перевернула мой мир.
Его губы задевают мои, мягкий и сладкий, нежный поцелуй со вкусом сахарной ваты, который разжигает волну желания и заставляет меня жаждать большего.
— Когда я увидел тебя в зале, то возненавидел за ложь и притворство. Подумал, что ты была поклонницей всё это время, и что кайфовала от моего невежества. — Он сжал мою челюсть, когда я попыталась заговорить. — Теперь я знаю, что ты действительно понятия не имела, кем я был. Но ты была там сегодня вечером, напоминала влажную мечту и сидела с каким-то придурком. А мне хотелось остановить всё и разоблачить тебя, остаться с тобой наедине и узнать всю правду.
Слушая это, я не могу дышать, не могу думать, слишком сосредоточившись на нём.
Дилан прижимает меня ближе.
— Я не знал, возненавидеть тебя или трахнуть. Но, кажется, проделал и то, и другое. Но теперь ты здесь снова, и ты — тот человек, о котором я думал, та женщина, для которой я написал песню. Сегодняшняя ночь кажется одной из самых долгих ночей в моей жизни.
Мое сердце бешено бьется от его слов, но они ведут на опасно эмоциональную территорию, поэтому я отклоняюсь от него, отодвигаясь назад.
— А когда ты потянул меня в свою раздевалку?
Его член немедленно становится твёрже, набухая между нами.
— Тебе повезло, что я позволил тебе уехать. Я хотел сделать столько грязного с тобой в той комнате. — Его глаза темнеют, но руки ласкают мои бёдра, даря бархатные прикосновения, посылающие дрожь по моей коже.
Я наклоняюсь близко к его уху и шепчу:
— Я позволила бы тебе сделать со мной всё это.
— Ты всё ещё можешь. — Одним быстрым движением он поднимает меня и бросает на кровать. Опускается сверху и нападает на мой рот, в то же время проникая между моими ногами, раздвигает их бёдрами, и я позволяю ему сделать всё, что он хочет, потому что я хочу всё, что он может дать мне, и даже больше.
Одной рукой Дилан поднимает и удерживает руки над моей головой, и я дрожу под ним. Что он собирается сделать со мной на этот раз? Я нахожусь в шаге от ещё одного восхитительного падения? Он замедляется, отодвигаясь, как будто пытается запомнить меня таким образом. Я хочу того же, хочу запомнить каждый момент, проведённый с ним, выжечь его на себе, заклеймить себя им. Он намеренно обескураживает меня медленным, глубоким, поцелуем, который заставляет моё тело гореть.
Нечестно, что он может быть тёмным, опасным и властным, и в то же время милым и нежным, сбивая с толку моё тело, которое уже не знает, чего именно хочет.
Оно просто хочет большего.
Больше головокружительных поцелуев.
Больше его рук, лениво блуждающих по моему телу и украшающих его мурашками.
