Хотя я не так жестока, как он, и не так бессердечна.
— Почему же, видел. Конечно, я видел, как кого-то рвало. — его голос спокоен и тверд, хотя в нем слышится зловещий оттенок. — Неприятное дело.
Я выплевываю жидкость для полоскания рта и очищаю рот.
— Ага. Очень противное.
— Особенно когда ты засовываешь палец себе в горло и заставляешь себя блевать. Действительно, противное.
Я замираю на полпути к тому, чтобы положить в карман жидкость для полоскания рта. Дерьмо. Он видел.
Он не должен был увидеть. Какого черта он увидел?
Или лучший вопрос: почему я не закрыла дверь?
Ох, я знаю почему. Я спешила сбросить калории, которые получила от авокадо, и выполнить требования мамы, чтобы она не отправила Кира.
И я, возможно, была напугана с тех пор, как встретила этого самого придурка возле своего дома и была вынуждена ехать в его машине.
Я, в машине Ксандера. Может, я была слишком ошеломлена на протяжении всего пути, чтобы что-то вспомнить об этом.
— У меня просто расстройство желудка, — говорю я с уверенностью, которой не ощущаю.
Прошлым летом я была на самом дне, и папа предложил мне отправиться в духовный ретрит; он сказал, что это помогает ему, когда он нуждается в ясности. Я не хотела ехать из-за Кира, но когда он сказал, что мы можем поехать всей семьей, я согласилась. Поездка состояла из Кира, папы и меня. У мамы была работа — как всегда.
Пока мы были там, я познакомилась со многими духовными людьми из самых разных религий, и хотя их верования меня мало интересовали, их жизненная философия да. Так сильно, что я на самом деле планирую снова посетить эту гору в Швейцарии.
Тогда один Буддист сказал, что даже если я не уверена в себе, я должна думать о своих целях и, если понадобится, подделать эту уверенность.
Я называю это: притворись, пока это не станет реальностью.
Однажды я не буду смотреть в зеркало и практиковаться в том, как говорить, ходить или улыбаться. Однажды уверенность придет ко мне естественным образом.
Этот день, черт возьми, точно не сегодня, так что все, что я могу сделать, это продолжать притворяться.
— У тебя постоянное расстройство желудка? — спрашивает он почти сочувственным тоном.
Почти, потому что он тоже притворяется.
Ксандер повторяет мою ложь и использует ее как оружие против меня в своем идиотском стиле.
— Да.
Я не осмеливаюсь посмотреть назад или в зеркало, где я найду его глаза, пытающиеся прорыть путь в мою душу.
Никто не должен искать путь туда, особенно он.
Не хочу, чтобы из всех людей он увидел беспорядок, скрытый под всем этим.
Он сломал меня, и не сможет стать свидетелем хаоса, оставшегося позади.
— Тогда, должно быть, поэтому ты всегда носишь с собой жидкость для полоскания рта.
— Да.
— Забавно, потому что я почти считаю, что ты делаешь это, скрывая свои привычки к рвоте.
Мои пальцы дрожат, но я не замираю, чтобы его слова дошли до меня. Ксандер, возможно, и не стыдит меня, но он задира. Он смеялся мне в лицо, издевался надо мной, и превратил мою жизнь в ад, как и все остальные.
Когда я решила перестать быть второстепенным персонажем в своей жизни, это также означало, что я не позволю ему проникнуть мне под кожу или увидеть меня на самом дне.
— Забавно, потому что тебя это не касается, — передразниваю я его тон.
— Думаешь, это делает тебя красивее? Худее? — он смеется, звук глухой и резкий в тишине ванной. — Ты не можешь спрятаться за слоями макияжа, как бы сильно ни старалась. Если думаешь иначе, тогда ты нуждаешься в определённых таблетках для повышения осведомленности.
Я закрываю кран сильнее, чем необходимо, пытаясь контролировать дыхание. Его слова подобны крошечным иголкам, проникающие мне под кожу и прокалывающие вены одну за другой.
— Я сказала тебе, — рычу я сквозь зубы. — Это не твое чертово дело.
Сильная рука обхватывает мое запястье, и я вскрикиваю, когда меня силой дергают назад, что бутылёк для полоскания рта звякает об унитаз и оседает на дно.
Мое сердце колотится так громко, что я удивляюсь, как оно не следует за бутыльком и не тонет где-нибудь.
Он... прикасается ко мне.
Ксандер держит меня в своих руках. В тех же самых длинных, худых пальцах, которые всегда теряются в его волосах или обхватывают сустав, теперь на моем запястье.
О, Боже.
Кожа Ксандера на моей.
Вау. Какого черта? Это должно быть так ошеломляюще? Это всего лишь кожа к коже. Плоть к плоти. Анатомия.
Но это не просто какая-то кожа. Это его кожа.
Ксандера.
Прежде чем я успеваю сосредоточиться на этом факте, он задирает мой пуловер на запястье. То же самое запястье, на которое он смотрел ранее.
Запястье.
Дерьмо.
Я пытаюсь вырваться, но он прижимает меня к мраморному краю туалета, заставляя холодную поверхность впиться в меня. Он держит мою другую руку за спиной, не позволяя двигаться, пока его глаза изучают отметины на моей коже.
Я отвожу взгляд, не желая видеть, как он смотрит на меня, на ту часть меня, которую никто не должен видеть. Даже мне не нравится это видеть.
Порезы выгравированы у меня в голове без необходимости смотреть на них. Они грязные, но не настолько глубокие. Серьёзные, но не смертельные.
Я неудачница даже в этом. Ничто из этого не является элегантным и красивым. Это все большой гребаный беспорядок.
— Полагаю, что это тоже не мое дело. — его голос легкий, спокойный, будто он не смотрит на самую постыдную часть меня.
Как он может заставить меня ненавидеть себя, просто глядя на меня? Почему он обладает такой силой?
Он не должен.
Он бросил меня.
Он не захотел меня прощать.
Какое он имеет право смотреть на меня такими неодобрительными глазами, словно мы все еще друзья? Словно мое благополучие имеет значение?
— Нет. — мой тон язвителен, переводя все разочарование, бурлящее во мне. — Ты сам сказал в тот день, что мы чужие и должны притворяться, что не знаем друг друга, даже если наши пути пересекутся, верно? Так что будь чужим и оставь меня, черт возьми, в покое.
Что еще более важно, перестань смотреть на меня таким взглядом.
Я так близка к таянию от его прикосновения. От его мягкого прикосновения, хотя он жестокий, порочный человек.
— Я сказал это, не так ли? — его взгляд не отрывается от моего запястья, будто он впервые видит шрам от порезов.
Или вообще шрам.
— Да, сказал, — повторяю я.
— Чужие могут снова познакомиться друг с другом.
— Хм?
— Я передумал, Кимберли.
— Ты передумал?
Его светлые глаза встречаются с моими с решимостью, которая почти сбивает с ног.
— Я делаю это своим делом. Меня это касается.
У меня отвисает челюсть. Я хочу что-то сказать, но не могу. Когда я наконец заговариваю, в моем голосе слышится страх, даже испуг.
— Ты... ты не можешь этого сделать.
— Наблюдай.
— Ты прощаешь меня?
Я проклинаю надежду в своем голосе и все смешанные эмоции, которые приходят с ней. Я не должна так себя ощущать после того, как решила вычеркнуть его из своей жизни.
— Конечно, нет, — выпаливает он. — Этот грех непростителен.
Мой подбородок сжимается, но удается заговорить без эмоций.
— Тогда отпусти меня. Моя жизнь тебя не касается.
— Я же сказал, что я делаю это своим.
— Но зачем? Черт возьми, зачем?
— Это чертово поведение. — он прищуривает правый глаз, но тот быстро приходит в норму. — Ты не можешь выбрать легкий выход только потому, что можешь. Ты не можешь исчезнуть просто потому, что тебе этого хочется. Я разрушу все твои планы, так что тебе лучше быть готовой ко мне, Кимберли.
Он нежно, так нежно стягивает мой пуловер, скрывая шрам, не понимая, вызывает ли это у него отвращение, как у меня, или это еще одна из его жестоких игр. Это так шокирует, каким мягким и нежным он может быть. Он просто выбирает со мной другой путь — неровный край, который должен резать и причинять боль.
