Мучимый морской болезнью, я стоически переносил вынужденное целомудрие, находя развлечение в том, что начал учить своих спутников читать. Занятию этому немало способствовало то, что Глазки и ее братец схватывали все буквально на лету, а Трина тоже была достаточно смышлена.
Когда же приступы дурноты прошли окончательно, я начал задумываться о бессмысленности принесенной клятвы.
— Положим, — рассуждал я, — наши Боги мудры, всеведущи и милосердны, как то следует из всех религиозных писаний. Не глупо ли, с их стороны, карать целое судно лишь потому, что я заберусь под платьице милого ребенка, которому это, к тому же, доставляет удовольствие? И, уж коли они всеведущи, должны же они знать, что у меня пока и в мыслях нет предпринять в отношении моего маленького дружка, что-нибудь более серьезное? А если они, и впрямь, милосердны, неужели они не простят такой маленький грешок, как желание просто коснуться, просто поцеловать ее нежные, никем не тронутые прелести, просто заглянуть в эти чистые невинные глаза и увидеть в них блаженство?
— С другой стороны, — усмирял я сам себя, — мной дан обет. Стоило его давать или не стоило — другой вопрос. Быть может, Боги, в мудрости своей, лишь посылают мне испытание? Смогу ли я отказаться от мига блаженства, который, все равно, быть может, ждет меня впереди, ради них, всеведущих и милосердных? Ведь я поклялся не чем-нибудь, а их милостью.
Воздержанию моему немало способствовало еще и то, что жили мы в пассажирской каюте вчетвером и кто-нибудь постоянно мешал нашему уединению, либо с любопытством на нас взирающий Крикун, либо Быстрые Глазки, взявшая Трину под свое покровительство и относящаяся к ней, будто к своей младшей сестренке.
День шел за днем и мы с нетерпением поджидали момента прихода нашего судна в Смоляную Пеньку — по словам Глазок, избавиться от наших провожатых и затеряться в портовом городе, было делом чрезвычайной легкости. И вот, пути нашего осталось от силы три дня.
Я сидел в каюте и делал пометки в своей книге, той самой, в которую, как подобает каждому магу, вписал некогда свой ритуал. Скучающая Трина валялась на постели. В который раз я потянулся к чернильнице и вдруг понял, что мы совершенно одни.
— Трина, — дописав фразу и оставив перо, я поднялся с места и подошел к ней. — Тебе, и впрямь, хорошо со мной?
— Конечно, папочка, — кротко улыбнулась она. — Дома я сейчас, наверное, стирала бы или мерзла под старым одеялом, а тут тепло и интересно. На нашей улице никто и в глаза не видел замков, грифонов или кораблей.
— Ах, милый мой ласковый дружок! — умилился я. — То ли еще будет! Ты увидишь мир, испытаешь радости, о которых не смела и мечтать! Все это будет, обещаю тебе!
Она лишь смущенно потупилась, когда я взялся за подол ее платьица. Миг — Трина осталась совершенно нага, и что мне было до Богов в этот момент. Не было на ее нежном теле ни единого местечка, которое я бы не приласкал и ни единого, которого бы не поцеловал. И вкус ее, и запах возносили меня на вершину блаженства.
— Я тебе ни в чем не возражу, чего бы ты не делал, — тихим запинающимся голосом пробормотала она.
— Тебе хорошо? Ведь правда? — спросил я, но милая Трина вновь лишь кротко улыбнулась в ответ.
Громкий топот над головой вдруг нарушил минуты нашего наслаждения.
— Что бы это могло быть? — я поспешно вернул платье моей любимой и поднявшись направился к двери. Однако, та распахнулась, не успел я приблизиться к ней.
— Пираты! — единым словом обрисовала мне Быстрые Глазки причину возникшей на борту нашего судна сумятицы.
Поспешно поднявшись на палубу я и сам смог увидеть корабль нагоняющий нас на всех парусах. Вот из метательной машины на его носу вырвалось и понеслось стремительной точкой в нашу сторону ядро.
— О, Боги! — воззвал я. — По крайности, я не поклялся виселицей!
Самого боя описать не могу — в это время мы четверо сидели в трюме за бочками с солониной. В конце концов, никто не обязывает пассажиров оборонять судно на котором они плывут. С чужих слов я знаю, что бой был скоротечным. Несколько умело пущенных ядер порвали паруса нашего судна, затем пираты пошли на абордаж. Меченосцы отбивались отчаянно, но были, в конце концов, в большей части перебиты. Часть матросов сдалась и предпочла присоединиться к победителям.
Некоторое время с палубы доносился шум и вопли — это сбрасывали за борт наших бывших стражников, потом наступила тишина.
— Теперь они либо обыщут судно, либо сразу пустят его на дно, — хмуро сказала Быстрые Глазки. — И в том, и в другом случае нам лучше выйти самим.
Плаваю я не плохо, но смущало меня то, что берега давно уже видно не было. К тому же, вода была по-зимнему холодна. Значит, верная смерть. Поэтому шел я следом за моей рыжеволосой спутницей как заведомо обреченный Богами на погибель. И главное, за что?
— А! — заорал при виде нас дюжий бородатый детина с огромной окровавленной саблей в руках. — Баба! Так пусть она принадлежит всем нам по очереди, как это следует из наших обычаев!
Толпа вооруженных пиратов вокруг поддержала его радостными воплями.
— Могу ли я поговорить с отважным капитаном? — не обращая ни малейшего внимания на горлопана, обратилась Быстрые Глазки к коренастому пирату в богатом, но изрядно потертом камзоле, с интересом глядящему на нашу компанию.
— Попробуй, — ответствовал он и окружающие несколько притихли.
— Пусть ведомо тебе будет, уважаемый капитан, что я и двое моих спутников, — она указала на меня и своего братца, — принадлежим к славной гильдии плутов. Умелым плутовством мы добыли у баронессы Зубень возможности путешествовать на этом корабле и неплохо питаться за ее счет. Так же, как и вы, мы клянемся виселицей, так же, как и вы, мы ненавистны королевским стражникам и прокурорам.
— Нам сухопутные крысы не родня! — завопил бородатый. — Этого за борт, а бабу с девчонкой и пацаном мы найдем, как попользовать!
Ответом ему был одобрительный хохот из многих глоток и я мысленно простился с жизнью, но тут из толпы пиратов вышел один пожилой одноглазый и хромой, сжимающий в правой руке зазубренную, как пила, саблю.
— Дозволено ли мне будет сказать, достойнейший наш капитан и наша славная команда, — произнес он. — В молодости я принадлежал к гильдии плутов, но, с тех пор, уж, почитай, лет двадцать хожу по морям. И я бы хотел проверить правоту слов этой особы, ибо тот, кто прикрывается именем гильдии, к которой не принадлежит, достоин сдирания кожи заживо.
При мысли о подобном развлечении, пираты возбудились еще больше.
