Уже начало светать, когда мы подъехали к Сайтама. Таксист все еще продолжал говорить о достоинстве, а у меня из раны на лбу снова пошла кровь. Мне уже было не до чувства обиды из-за всего, что со мной сделали, просто казалось, что я потеряла все силы, будто кончила. Я заплакала. Мне стало казаться, что широко раздвинутые ноги той женщины, ее круглая задница и колышущиеся груди — это так естественно и очень красиво. А я со своей кожей, толстыми веками, вогнутыми ногтями и прыщами на попе совсем не подхожу этому миру. Я вообще не человек, а так, картофельный червь, паразит. С такими мыслями я подошла к его квартире.
Свет был включен. Я взяла молоко и газету у входа и зашла, но его не было дома. Кровать была расстелена, но оказалась холодной, и мне почудилось, что он ушел погулять. Полистала комикс, но потом вспомнила, что он по утрам никуда не ходит гулять, заволновалась, открыла его ящик и увидела, что там нет ни чековой книжки, ни его печати, ни темных очков, которые он так любит. Я испугалась, не настолько светло было на улице, чтобы ходить в темных очках. Я позвала его по имени, но в ответ только услышала, как капает вода из крана на кухне. Мне никогда не нравился этот звук, поэтому я изо всех сил стала закручивать кран, но у меня ничего не получилось. От усилий вновь разболелся анус, и я пошла в ванную за ментоловым бальзамом. На стене была прикреплена записка.
Дура! Я тебя ненавижу!
Намазывая анус бальзамом, я перечитала записку сотни раз. Затем вдохнула запах ментола и поняла, что на этот раз помириться просто трахнувшись нам не удастся. Я вытерла бальзам салфеткой. Было больно.
Электрички и автобусы еще не ходили, а на такси денег у него не было. Вычислив, что он мог отправиться только к своему другу, который жил неподалеку, за банями, я пошла туда. Он спал, завернувшись с головой в одеяло. Я позвала его по имени, но он не откликнулся, и мне снова стало страшно. Я вышла, присела на железные ступеньки и открыла зеркальце. Веки у меня были опухшими и походили на гусениц. От холодных ступеней у меня снова разболелось в заднице, и я заплакала, но убедила себя в том, что хорошо сделала, вытерев бальзам. Вернувшись в комнату, я потрясла его за плечо. По тому, как оно было напряжено, я поняла, что он не спал. Может, он меня побьет, я потом пососу и все закончится? Стиснув зубы, я продолжала трясти его за плечо и звать по имени, как вдруг он повернулся ко мне с открытыми глазами. От радости я заплакала и бросилась ему на шею, но он не обнял меня и не ударил, а просто сказал: «Все». Я не поняла, о чем он, зарылась к нему под одеяло и через трусы нащупала его член. Он был мягким, и я решила начать. Он выругался и пнул меня коленом в лоб. Кровь залила мне лицо и попала в глаза, и я на секунду вдруг представила себе, как она переливается через мои выбритые брови и направляется к векам. В моем воображении это походило на паровоз, переправляющийся через горы. Я хотела стянуть с него трусы, но он встал, надел штаны, схватил меня за волосы, протащил до входной двери, отпустил, сказав: «Не трогай меня!», взял кожаные сандалии и пнул меня в бедро. Несколько моих волос обвилось вокруг сандалий, и я поняла, что хочу его. Плача, я задрала юбку, стянула трусы, но он вдруг тихим голосом произнес: «Извини, все, закончили». У меня в голове внезапно стало пусто, глаза почти не видели из-за крови, болело бедро, и я со спущенными до щиколоток трусами выскочила на улицу. Я брела, плача во весь голос, так что все попадавшиеся на пути люди оглядывались. Он догнал меня, а я схватила его за руку и закричала: «Давай трахнемся, давай, давай!» Он переменился в лице, оттолкнул меня, затем схватил бутылку с молоком, стоявшую перед дверью ближайшей закусочной, и разбил ее о землю. Осколки и белая жидкость разлетелись в разные стороны. Глядя на них залитыми кровью глазами, я поняла, что это капустное поле, на которое мы когда-то ходили с дедушкой. Капустное поле, усеянное только что вылупившимися из куколок и разлетающимися в разные стороны капустницами.
— Я только что вернулся из Нью-Йорка, — сказал он. — Кожа у белых женщин сухая и отвратительная. Я очень обрадовался, когда узнал, что наконец-то смогу заняться сексом с японкой. Однако неужели тут все такие же, как ты?
А затем позвонил в офис:
— Она, конечно, молодая, но все же этого недостаточно. Я заплачу за такси, только пришлите замену.
«Киёми, — позвала я еще одного человека внутри себя. — Опять меня назвали уродиной».
Ничего не поделаешь, дорогая, ты же и есть уродина. Лучше подумай о том, что из этого отеля вид красивый. Похоже на Гонконг.
«Киёми, ты что, была в Гонконге?»
Я везде была. В Гонконге господин Кавамура из банка Сумитомо взял меня в секретный клуб. Это было старое здание без единой таблички или вывески на фасаде. Мы поднялись по железной лестнице на третий этаж, там была толстенная деревянная дверь с окошком размером с ладонь. Оно открылось, затем надо было произнести пароль, на чешском или сербском, не знаю точно. Это из-за того, что туда приезжает много народу из Восточной Европы.
Так вот, дверь открыл бывший профессиональный рестлер, здоровяк под два метра ростом со сломанным носом. По обеим сторонам длинного коридора развешаны розовые занавески. Из комнат за ними льются звуки джаза и смех женщин, приехавших из всех стран мира. Слышатся и нескромные возгласы, а также есть несколько голых женщин, гуляющих туда-сюда. «А что ты делала там?»
Я просто смотрела. Это было нечто вроде стажировки.
«А где ты познакомилась с этим господином Кавамура?»
В одном отеле в Коулуне, «Мандарин Палас». Он окликнул меня, когда я была в комнате отдыха. Такой высокий одинокий джентльмен.
— Чего ты там бормочешь? — клиент помахал трубкой у меня перед носом. — Они хотят с тобой поговорить. ‘
Я посмотрела на ночной пейзаж из окна отеля, который Киёми назвала гонконгским, и взяла трубку.
— Ты в каком виде пришла? — обрушилась на меня старшая. — Я же говорила, что надо быть опрятной! Ты накрасилась? Может, у тебя грязь под ногтями?
Действительно, грязь. И как она узнала? Мне даже стало немного страшно. Я пришла в джинсах четырехлетней давности и блузке, купленной в магазине рядом с домом за тысячу девятьсот восемьдесят иен. А сегодня целый день дремала, ела быстрорастворимую лапшу, читала «Семь женщин» и между делом смотрела телевизор. Поэтому и не накрасилась. И даже не надушилась. Но как, интересно, она об этом узнала?
Он дал мне десять тысяч на такси, и я решила вернуться домой. Такси до отеля не стоило и двух тысяч иен, да и метро еще работало, поэтому получилось так, что я заработала восемь тысяч, не снимая трусов.
