Бутылка ходит ходуном, и прозрачные брызги разлетаются по тёмной столешнице.
Абонент временно недоступен.
Занято.
Набранного вами номера не существует.
Новый входящий звонок.
— Что вы от меня хотите? — то, что должно было прозвучать с раздражением, выглядит как отчаянная попытка договориться. И эта мразь, донимающая его своими звонками, подкрадывается к нему как гиена, учуявшая запах пущенной крови и решившая поживиться сладкими объедками.
— Если за последний час вы не успели натворить ещё чего-нибудь, Андрей Леонидович, то вы обвиняетесь в многократных хищениях денежных средств в особенно…
— Послушайте, как вас там, Даниил…
— Ничего страшного, от волнения у нас люди и своё имя забывают, — заботливо-учтиво вставляет мужчина и как ни в чём не бывало продолжает: — Меня зовут Разумовский Даниил Александрович, и впредь я предпочёл бы, чтобы вы не обращались ко мне «мальчик».
— Вы впустую тратите своё время, Даниил Александрович. Чего бы вы не хотели добиться, у вас это не получится. Просто оставьте меня в покое и уезжайте отсюда.
— Мне не жаль потратить на вас своё время. Я подожду, пока вы соберёте все необходимые вещи и сами спуститесь к нам.
— Какие ещё вещи?
— Которые понадобятся вам в камере, конечно же.
— Вы совсем спятили? — нервно смеётся он, осторожно подходит к окну и выглядывает на улицу, непонятно на что надеясь: отблески красно-синих огней полицейских машин видны даже сквозь плотную бархатную ткань портьер.
— Андрей Леонидович, вы же взрослый и разумный человек. Не будете же вы теперь от нас бегать? Я фактически предлагаю вам явку с повинной и сотрудничество, и тогда мы сможем скостить вам срок, скажем, всего лишь лет до пятнадцати заключения. Это очень хорошее предложение.
— Засуньте себе в жопу своё предложение, — он отстраняет телефон в сторону, делая несколько жадных глотков, обжигающих и без того горящее огнём горло. — И перестаньте мне названивать.
— Ваши друзья не придут к вам на помощь.
— Идите на хуй, уважаемый товарищ полицейский, — ехидно хмыкает он и кривится, глядя на потухший экран.
Губы дрожат, растягиваются в широкой улыбке, шевелятся вслед за течением его мыслей, сосредоточенных только на поиске путей отступления.
Они окружили его прямо здесь, в собственном доме. Превратили надёжную крепость в хитроумную ловушку, загнали его в угол и бесчеловечно насмехаются, ожидая увидеть панику, мольбы о пощаде, готовность пойти на любые уступки. Конченые придурки, решившие, что он поверит их сказкам.
Белая кнопка связи с охранником приятно проваливается под его пальцем и щёлкает, когда на посту поднимают трубку.
— Ты можешь избавиться от них?
…
— Ты можешь избавиться от них? — бросает она невпопад и смотрит на него через плечо.
Он сбивается, останавливается, уже открывает рот, чтобы спросить, о чём она говорит, когда замечает в углу огромный букет алых роз, с которым забирал её из больницы.
Член моментально становится вялым, и меньше всего ему сейчас хочется продолжать ебаться.
Тупая сука.
— Ксюш, ты долго ещё будешь ебать мне мозг? — пытается перевести это в шутливую форму, но истинная злость всё равно вылезает наружу, неизменно всплывает на поверхность, стоит лишь взглянуть на её невыносимо раздражающее обиженное лицо. С размаху бьёт её по ягодице, оставляя на коже моментально приобретающий бордовый цвет отпечаток ладони, и натягивает на себя трусы, тяжело вздыхая.
— До тех пор, пока ты будешь ебать меня вместо того, чтобы просто поговорить, — огрызается она, поправляя задранный им подол платья, и уходит на кухню.
Ему приходится задержаться в спальне, чтобы взять себя в руки и унять желание тотчас же вышвырнуть её из своей квартиры. Слишком много нервов стала требовать от него эта девчонка.
Увидев её впервые, он как-то совсем по-ребячески завис. Разглядывал издалека около часа, пытаясь понять, что именно так привлекает внимание, очаровывает, влечёт, но так и не смог ответить на этот вопрос. Милая мордашка, хорошая фигурка, весёлый нрав и незамысловатое кокетство — стандартный набор каждой третьей бляди, ошивающейся в клубе в поисках хуя при деньгах. Но эта почему-то цепляла и никак не хотела отпускать.
Такая клёвая. Живая. Искренняя.
Девочка-солнце. Девочка-праздник. Девочка, с которой всегда просто и хорошо.
Влюбился второй раз в жизни. Даже не спал ни с кем, кроме неё — впрочем, бывали такие дни, когда ему еле хватало сил утолить её желание трахаться, о каких ещё бабах тогда могла идти речь.
И всё было отлично, пока он не наступил на те же самые грабли, что и в своём прошлом.
— Ну и о чём ты хотела поговорить? — уточняет скептически, показываясь на пороге кухни и оглядывая её тяжёлым, недовольным взглядом.
Ксюша стоит и опирается ладонями на стол. Перед ней — открытая бутылка водки и уже пустая рюмка. Волосы топорщатся на затылке после того, как он хватался за них, трахая её раком, а глаза покраснели и снова блестят от слёз.
Что же за проклятие преследует его? Почему все прекрасные, очаровательные, неземные создания завлекают в свои сети и сразу после оборачиваются вот такими отвратительными ревущими монстрами?
— Тебе ведь всё равно, да, Андрей? Тебе вообще плевать… — качает головой она, наливая себе ещё одну рюмку и тут же опрокидывая внутрь.
— Ты бы меньше бухала, глядишь и не было бы проблем.
— Зачем ты так?
— Две недели прошло. Хватит раздувать из этого трагедию. Уверен, блять, что это была не последняя твоя яйцеклетка, — морщится он, нехотя присаживаясь напротив неё.
— Это был ребёнок. Не какая-то там клетка, а ребёнок с руками и ногами, которыми он шевелил…
— И с сердцем, которое перестало биться. Я всё помню, Ксюх.
— Ну и мразь же ты, Андрей. Я вообще порой не понимаю, за что так полюбила тебя. Ты ведь, — она спотыкается и вытирает рукой побежавшие по щекам слёзы. — Ты ведь сам говорил, что хочешь ребёнка.
— Я говорил, что не против. Это разные вещи, — равнодушно пожимает плечами, спокойно вынося её укоризненный, полный ненависти взгляд. — При любом раскладе я не буду устраивать траур по зародышу размером с половину пальца.
Тем более, что её репутация и его предполагаемое бесплодие заставляли очень сильно сомневаться, имел ли этот ребёнок к нему вообще хоть какое-то отношение. И даже если действительно имел — это ничего бы не поменяло. Памперсы, ночной вой и разбросанные по дому игрушки представлялись ему скорее кошмаром и наказанием, чем смутными очертаниями счастья.
— Ты вообще меня любил? — с горечью спрашивает она и улыбается, больше не пытаясь стирать бегущие слёзы. И это вызывает у него не жалость, не чувство вины, не сожаление… Только чёртову брезгливость и желание скорее избавиться от неё.
— Любил. Тебя. Пока ты не стала… — не подбирая нужных слов, просто обводит её ладонью с головы до ног, в глубине души ещё надеясь, что у неё получится взять себя в руки и стать той, прежней, сказочной Ксюшей.
— Это не любовь, Андрей, — смеётся она, прикусывает губу, выпивает ещё половину стопки, и шепчет тихо: — Это моё наказание. Всё это наказание за то, что я когда-то сделала. Моё проклятье.
— Ксюш, иди проспись.
— Нет, я поеду в гости, — криво улыбаясь, она решительно идёт из кухни сразу в коридор, слегка пошатывается из стороны в сторону.
— Может хотя бы трусы наденешь?
— Мне и так заебись, Андрюша! Поеду к твоему сыну. Безумно хочу поболтать с ним о прошлом.
— Ксюш, — он окликает её ледяным тоном, и ловит грустный взгляд, брошенный украдкой. — Больше сюда не возвращайся.
…
— Но Андрей Леонидович… Они ведь поймут, что я это специально сделал, — выслушав его предложение, робко отзывается охранник, ярко демонстрируя своё трусливое, отвратное нутро никчёмного винтика в огромном слаженном механизме этого мира.
Вот поэтому Андрей и презирал всё это быдло, вечно суетливо копошащееся вокруг него. Миллионы одинаковых блеклых песчинок, единственный шанс которых привлечь к себе хоть какое-то внимание — стать мизерной и легко устраняемой проблемой, каким-то чудом попав в обувь. Пару секунд дискомфорта, лёгкое и уверенное движение, и ни одной этой мрази снова не окажется у него под ногами.
