Орлы мои так и не пожаловали. Можно будет Васю затянуть к себе.
Оделся, примарафетился, зашел на кухню, наконец-то сварил зеленый чай. Народ потихоньку рассосался на учебу. Я прошелся около комнаты Сорокового. Тихо. Постучал.
Сердце предательски заныло. Только бы он был тут. Постоял, подождал. Тихо.
Уже сделал шаг в сторону своей комнаты, когда послышались звуки за дверью.
— Кто? — сонным голосом окликнул Сороковой.
— Я, — сам свой голос не узнал от волнения.
Еще пару томительных мгновений — и дверь отворилась. На пороге, в трениках и домашней рубашке, стоял Васька. Бог на свете все же есть!
Не дожидаясь приглашения, вошел в комнату со словами: «Надо поговорить»
— Чего тебе?
Я закрыл дверь за собой на замок и двинулся на объект интереса.
— Что вчера было, помнишь?
В его глазах отразилась такая буря, что мне стало страшно. Повисла пауза.
— Это был ты?
— Да.
Он отошел вглубь комнаты, сел на стул у стола и опустил голову.
— Можно тебя попросить об одной очень деликатной вещи? — не отрывая глаз от стола, тихо прошептал Вася.
— Конечно, — мой голос дрожал, как и я в тот момент.
— Забудь о том, что вчера было.
Васе слова давались с трудом. Таким, как в эту минуту, я его никогда не видел. От внешнего, холеного лоска и наглости, не осталось и следа. Меня обуревало только одно желание: схватить его и заключить в свои объятия. И не отпускать, как это я делал вчера. А вместо этого, я просто стал перед ним на колени и взял его руки.
— Этого я не могу обещать.
От прикосновения моих рук он вздрогнул, а после слов на его лице отразился испуг, скорее настоящий, панический ужас.
— Я не смогу забыть то, что было вчера. Не могу и не хочу. От своих вчерашних слов я не отказываюсь.
Наконец-то он на меня посмотрел. Потом повернулся на стуле так, чтобы смотреть на меня прямо, и с неимоверной тоской заговорил.
— Пойми… я не знаю, что на меня нашло вчера… у меня снова приступы лунатизма начались… или еще что-то… я грязный… ничтожество…
Речь скорее были набором несвязных фраз и мыслей, чем осмысленным предложением. Видно было, что он запутался крепко и не знал, как выпутаться из сложившейся ситуации.
— Это неважно все, — я обнял его за ноги и положил голову ему на колени. — Ты будешь моим, и точка. Так или иначе, но ты будешь только моим.
Васька криво, устало ухмыльнулся.
— Знаешь, сколько раз я говорил это девчонками?
Я улыбнулся.
— Много, наверное.
— Ага.
— Только, ты — не девчонка. И мы это оба знаем, — я не мог обижаться на его отказ.
Глупая молодая кровь. А ведь, если бы я тогда не услышал в сортире этих дурочек…
— Зато, я и не пидор, — слова были жестокими, слова, которыми он сейчас пытался от меня избавиться и защититься.
Меня так и подмывало парировать колкостью, но я смолчал. Даже, если тебе режут душу на части, нельзя продолжать это делать в ответ. Тем более, когда рядом тот, кого ты… любишь… Я люблю его?
Мысль, пришедшая неоткуда, поразила меня.
Я? Который никогда, никого, ни под каким соусом и так… сколько раз мне говорили эти слова?! Много, очень много, примерно столько же, сколько он говорил: «Ты будешь моей». И вот сейчас, похоже, расплата, за мое поведение, наступила.
— Это не важно. Ты все равно будешь моим, — я глухо прошептал это в его ладони, все еще покоящиеся в моих руках.
Сколько мы сидели вот так — не знаю. Потом я встал, потянул его на себя, поднял и заключил в объятия.
Вася не сопротивлялся… но и не отвечал взаимностью.
Вопросы и решения (от имени Влада)
— Давно ты с парнями? — разговор начал клеиться, только когда мы уже ушли из общаги.
До этого, Вася был настолько скован и испуган, что я не в состоянии был ничего поделать. Когда мы вышли, определенного маршрута не было, да только ноги нас сами привели в парк.
Тут лишь одна центральная аллея и множество дорожек, теряющихся в чаще. Парк давно уже запустили, и он медленно, но верно, превращался в лес, в центре города. Здесь всегда можно было от души погулять, переговорить и даже потрахаться по безнадеге. Все три варианта я прочувствовал на своем опыте.
По пути запаслись большими стаканами кофе, парой булок и пачкой сосисок — и чем не пикник? Карта парка, как оказалось, была знакома нам обоим. Поэтому выбрали тропку, ведущую к полянке, с полуразрушенным столом и сваленными вокруг него бревнами.
Сели рядом, распаковали пачку сосисок, кое-как соорудили бутерброды и едим в тишине. На языке, так и вертится, куча всякой всячины, которую я бы хотел у него спросить. Но молчу, разве что пережевываю агрессивно и поглядываю в его сторону.
Вот это уже клиника. Подобным образом, я себя еще ни с кем не вел. И надеюсь… а может, этому надо радоваться, что есть кто-то, с кем я веду себя так?
Я не сразу понял, что он спросил. Лишь, когда я повернулся и попытался увидеть его опущенные глаза, до меня дошел смысл вопроса.
— Где-то с пятнадцати, — и сам потупил взгляд.
— Так рано, — это не был вопрос, утверждением его тоже с трудом можно было назвать, скорее, какая-то скорбь и сожаление.
Вася изменился за последнее время. Я просто не узнавал его. Не знаю, что стало причиной такого поворота, видимо, это был не лучший период в его жизни. Как обычно, я первым делом подумал о его девушке, но ходили слухи, будто она вообще идеал. Тогда в чем дело?
— А ты? — спросил, не удержавшись. Потом, правда, корил себя за несдержанность и болтливость.
Наступила пауза. Видимо, Вася сам не мог разобраться в себе. Он повернулся, в его глазах сверкали слезы. Я придвинулся ближе, и по-отечески обняв парня за плечи, погладил по руке и тихонечко прошептал:
— Не расстраивайся, все будет хорошо, — эти слова вроде бы ни и чему не обязывали, но они на всех действуют как заклинание. Потому что нам всем надо верить в лучшее.
Мы сидели так в тишине, нарушаемой, лишь поющими вокруг птицами и его негромким шмыганьем носом.
— Все будет хорошо, — эхом отозвался я, когда пауза стала просто невыносима.
— Да… — Вася еще раз громко шмыгнул носом. Уверенности в его «да» совершенно не было, словно он полностью перестал сопротивляться всему в жизни, опустив руки.
— Я помогу тебе.
— Чем? Поможешь стать полностью пидорасом? — теперь понятно, в чем у него была проблема.
— Ты боишься, что станешь ничтожным недочеловеком, которого все корят и презирают?
— Не знаю. Это… — он попытался освободиться от моих рук. — Неправильно.
Снова повисла пауза. Сколько раз я слышал эту фразу от своих любовников. Было время, когда я сам ее постоянно шептал: «Неправильно, противоестественно». А сейчас, почему-то, мне это кажется абсолютно нормальным, даже удивляет отрицательное отношение окружающих. У меня всегда была куча аргументов в свое оправдание, только в этот момент ни одного не могу выродить. Просто сидел молча, не отпуская Васю из своих объятий.
Я всегда жил так, как считал нужным. Моим родителям было чихать на меня с высокой колокольни, и я платил им тем же самым. Они не считали деньги в карманах, а я, не задумываясь о насущных трудностях жизни, получал все, что хотел. А сейчас, я не могу, просто так, щелкнуть пальцами и объявить парню о его полной смене потребностей и мировоззрения.
Хотя, ведь не впервой сталкиваюсь с этим.
— Когда-то, я тоже так думал, — наконец-то проговорил, глядя на качающиеся ветви деревьев. — А потом смирился. Не я писал общественные нормы морали, мне свои желания дороже. И пусть, мне не указывают: как и где, и с кем быть. Я такой, какой я есть.
— И тебе это нравится? — мой мальчик все еще полулежал в моих объятиях. Он смирился с таким положением и больше не делал попыток вырваться, а лишь поудобней устроился.
— Что именно? Идти против общественной морали или обнимать, принимать или отдаваться мужчине?
Вася не ответил. Видимо, мое уточнение заставило его самого задуматься о себе. Судя по той ночи, ему нравилось отдаваться, полностью и без остатка, забывая все и вся. Но, идти против общества и предрассудков, он не хотел. В другой раз и с другим человеком, я бы не задумываясь нажал на его желание тела, но с Васей я не могу так поступить. Пусть сам сделает свой выбор.
Когда я смотрел на него, такого уверенного и нагловатого самца, мне так хотелось попробовать с ним, ощутить его вкус, и чего греха таить, я хотел сбить с него спесь. Тогда я и надеяться не мог, что ситуация повернется таким образом.
Что делать сейчас? Он расстроен и сбит с толку. Если надавить на него, решить за него, то я могу сломать его, исковеркать ему жизнь. Вася должен решить сам за себя.
Мы оба это понимали.
— Как это произошло?
Для каждого, принявшего, однажды, решение переступить черту, важным оставался его первый раз, ситуация-стимул, перевернувшая мораль внутри человека вверх дном. Такая ситуация была и у меня, и наверняка, и у старосты с Жаровым. У каждого из нас в свое время флюгер повернуло. Да вот только, этот самый флюгер у Сорокового, еще со скрипом дребезжит от ветра внутренних колебаний, хоть и ему не впервой было быть за чертой, принимая, а не беря.
