Почувствовав, что кожа у нее холодная, Лахлан пустил воду в ванну, а потом пошел обратно и, перевернув ее, начал стягивать с Эммы рубашку. Она слабо отталкивала его руки, но Лахлан не обращал внимания на ее протесты.
– Я набрал тебе ванну. Не годится засыпать так.
– Тогда дайте мне сделать все самой. – Когда Лахлан снял с нее сапожок, она полностью открыла глаза и встретилась с ним взглядом. – Пожалуйста! Я не хочу, чтобы вы видели меня раздетой.
– Почему? – спросил он, вытягиваясь на кровати рядом с ней.
Он взялся за локон и провел его кончиком по ее щеке и подбородку, заглядывая Эмме в глаза. Кожа под ее ресницами была светлой, как и все ее лицо, – такой же светлой, как белки глаз, и только бахрома густых ресниц разделяла их. Это зрелище его завораживало.
А смотреть ей в глаза было почему-то привычно.
– Почему? – Эмма нахмурилась. – Потому что я этого стесняюсь.
– Я оставлю на тебе нижнее белье.
Ей действительно хотелось принять ванну – отчаянно хотелось. Только это могло ее хоть немного согреть.
Когда Эмма закрыла глаза, а по ее телу пробежала дрожь, Лахлан принял решение за нее. Она не успела даже закончить первый возглас протеста, как он раздел ее до нижнего белья, а сам разделся полностью и подхватил ее на руки. А потом опустился в огромную ванну, полную горячей воды, усадив Эмму себе между ног.
Несмотря на сопротивление, Лахлан притянул Эмму к себе. Когда она легла на его напрягшуюся плоть, он зашипел и содрогнулся, и его реакция вызвала в ней волну жара. Однако она стремительно отпрянула, опасаясь, что он захочет ею овладеть.
– Спокойнее, – проговорил Лахлан, продолжая умело разминать ей сведенные напряжением мышцы.
Когда он снова привлек ее к себе, Эмма могла сопротивляться только внутренне, и ей оставалось лишь радоваться, что никто не может видеть этих жалких и неубедительных потуг. В конце концов, он заставил ее полностью прижаться к нему – и ее тело расслабилось.
Никто не знал про Эмму того, что она любила, когда ее трогают. Просто обожала. Тем более что случалось это крайне редко. Существа, принадлежавшие Закону, которые могли бы стать для нее приемлемыми любовниками, такие как добрые демоны, в Новом Орлеане были большой редкостью, а те немногие, которые обитали поблизости, крутились в их поместье с самого детства, так что Эмма видела в них только старших братьев. Рогатых.
Те редкие демоны, которые были ей незнакомы, не спешили наведываться в ковен. Даже им Вал-Холл-Мэнор казался пугающим.
Несколько лет назад, когда очередной симпатичный и вполне подходящий мужчина-человек пригласил Эмму выпить кофе, она наконец осознала, что ей суждено оставаться одной. В тот момент она поняла, что никогда не сможет бытье мужчиной, который не принадлежит к числу существ ее сорта, – и никогда не сможет быть с большинством из тех, кто к ним принадлежит. Рано или поздно они поймут, что она такое. Почему она так никого себе и не нашла… Утренний сеанс в кино?.. Пообедать вместе?.. Пикник?.. Причины не менялись, следовательно…
Чуть позже Эмма «случайно» натолкнулась на мужчину, просто чтобы знать, чего лишена. Теплое прикосновение, приятный мужской аромат… Она поняла, что лишена очень многого.
И это было больно.
А теперь у Эммы появился жестокий, но божественно красивый оборотень, которого так и тянуло к ней. Она опасалась, что будет губкой впитывать его прикосновения, несмотря на то что он ей был ненавистен. Она опасалась, что он заставит ее превратиться в попрошайку, умоляющую о ласке.
– А если я засну? – спросила она.
Голос Лахлана звучал тихо, чуть певучий говор стал заметнее.
– Засыпай. Мне все равно, – ответил он, продолжая массировать ей шею и плечи.
Эмма снова застонала и откинула голову ему на грудь. Ему показалось, что никто раньше к ней так не прикасался. Эта полная покорность не была сексуальной, но у него создалось впечатление, что она отдаст все, лишь бы он не останавливался. Казалось, она нуждалась в этом.
Он вспомнил свою жизнь в клане. Все устраивали свалки, мужчины всегда находили предлог, чтобы прикоснуться к своим женщинам, а если ты в чем-то отличился, то тебя одобрительно хлопали по плечу чуть ли не сто раз. Проводя время с родичами, Лахлан почти все время носил какого-нибудь малыша на шее, а еще два цеплялись ему за ноги.
Он представил себе Эмму робкой малышкой, растущей в Хелвите, вампирском оплоте в России. Хотя Хелвита была вся раззолочена, там было сыро и темно. Ему ли этого не знать: он достаточно долго просидел там в темнице. Если уж на то пошло, она могла находиться там в тот момент, когда он был в плену, – пока не переехала в Новый Орлеан.
Вампиры, которые там жили, были такими же холодными, как их дом. Они не стали бы прикасаться к ней с нежностью: он ни разу не видел, чтобы вампир проявлял нежность. Если Эмма настолько в этом нуждается, то как она без этого обходилась?
Лахлан встал, выбираясь с Эммой из ванны. Он вытер ее, а потом уложил на кровать. Ее светлые волосы разметались по подушке, их концы оказались влажными. Их дивный аромат захлестнул его. Дрожа, он снял с Эммы это преступно-соблазнительное белье и мысленно застонал при виде ее тайн.
Сквозь сон Эмма пролепетала:
– Можно мне спать в вашей рубашке?
Лахлан нахмурился. Почему ей вдруг захотелось надеть его вещь? И почему ему самому тоже нравится эта мысль? Он облачил ее в одну из своих рубах, хотя Эмма в ней буквально утонула, а потом накрыл одеялом. Но как только он натянул одеяло ей до подбородка, она вдруг проснулась и села. Слепо прищурившись на него, она повернулась к окну, а потом забрала одеяло и подушку и перелегла на пол, рядом с кроватью. Так, чтобы не оказаться на свету от окна.
Когда Лахлан поднял ее на руки, она прошептала:
– Нет. Мне нужно быть там. Мне там нравится.
Ну конечно. Вампиров тянет вниз, они спят в темных углах и под кроватями. Как оборотень, Лахлан всегда прекрасно знал, где их искать, чтобы отрубить голову раньше, чем они успеют проснуться.
В нем полыхнула ярость.
– Больше этого не будет. – С этого дня она будет спать с ним, и он не допустит даже мысли о том, чтобы принять этот неестественный обычай своих врагов. – Я больше не допущу, чтобы ты попала на солнце.
– Почему вам это важно? – спросила Эмма так тихо, что Лахлан едва ее услышал.
«Потому что тебя слишком долго не было в моей постели».
* * *
Анника лежала, заваленная кирпичами. Она была беспомощна. Она увидела, как вампир отмахнулся от стрел Люсии, словно от мух, и разделила изумление Люсии. Давным-давно воительница была осуждена испытывать невыразимую боль в случае промаха – и вот теперь она пронзительно закричала, выронив лук.
Где-то у дома завыл оборотень – это был низкий, горловой вопль ярости. Темнота – только молнии били в землю, а у дома мигал газовый фонарь. Красные глаза Айво в свете фонаря казались пылающими, он усмехался. Лотар незаметно снова появился в тенях – но ничего делать не стал. Люсия все еще кричала. Оборотень взревел… приближаясь. Реджин стояла одна против троих.
– Оставь нас, Реджин, – прохрипела Анника.
А потом… в темноту метнулась тень. Белые зубы и клыки. Голубые глаза светились в темноте. Тень подползла к упавшей на пол и содрогавшейся в конвульсиях Люсии. Анника ничего не могла предпринять. Настолько была беспомощна! В кратких промежутках между молниями зверь-оборотень казался человеком.
Аннике хотелось убить его, но она была бессильна. Оборотень потрогал лапой лицо Люсии и пытался стереть у нее со щек слезы. Он поднял ее, прошел в угол и уложил позади стола…
«Почему он не рвет ей горло?» – подумала Анника.
Внезапно оборотень выпрямился, яростно взревел и бросился на вампиров, вступив в бой рядом с потрясенной, но быстро приспособившейся к совместному бою Реджин. Вскоре оба подручных вампира были обезглавлены. Айво и рогатое создание стремительно телепортировались прочь – бежали! Непонятный Лотар молча кивнул и исчез.
