Знал о ней столько, что последнее время ловил себя на мысли, что просыпаюсь и засыпаю с ее именем на губах, с ее обликом перед глазами, вскакиваю ночью от болезненной эрекции с жаждой быть к ней ближе и ближе. Фанатично ищу ее лицо среди прохожих и коллег, невзначай касаюсь, проходя мимо, а она все время уходит от разговоров, не задерживается взглядом и даже морщится, когда я оказываюсь рядом.
Позже я понял, что это реакция на всех мужчин. Она что фригидная? На первый взгляд не скажешь.
Пиздец, я заболел. До того глубоко пробралась эта гадость, как рак, что пустил метастазы. Нельзя было в это играть, и годы поисков и слежки сыграли для мой трагический аккорд – я втрескался. Так втрескался, что план мести зашатался, норовя рухнуть, разбившись вдребезги, и меня утащить в бездну.
Как же я ее ненавижу. И взять не могу, потому что себя не буду уважать, и не льнуть к ней не получается.
Странная. Таинственная. И ненавистная моему сердцу женщина. Она разрушила мою жизнь, прошлась фальшью по многим душам, но, вопреки здравому смыслу, жила дальше, веселилась, будто не трахала мужиков по заказу. Нет, она не проститутка и не путана. Это первое, что я выяснил, когда наткнулся на правду.
Она просто продажная тварь.
И я ей этого не прощу.
Когда Афина попросила сделать фото моих рук, меня будто в ребро кулаком ударили. Почему? Трудно сказать. Я просто ожидал другого. Хрен его знает чего, но не такой безумной просьбы.
Зачем ей мои руки?
Думаю, что за много лет поиска, я нарисовал себе идеальный образ неприступной женщины. Властной, сильной и независимой. Такой, как мне была нужна, но в этой жизни нам не по пути. В этой жизни мы по разные стороны баррикад. Но вряд ли она такая, как мне хочется. Вряд ли такая, как видится со стороны. Подозреваю, что мираж скоро рассеется, и Гринёва откроет свое истинное лицо.
А еще… этот шальной снимок, где острые сосочки выглянули из-под футболки и уставились на меня, будто желали, чтобы я их укусил. А эти родинки, что украсили солнечное сплетение и поднялись ровным рядочком к яремной впадине. Я мысленно связывал их в узор и мечтал провести по выделенному контуру пальцами, захватить ладонью ее горло и целовать, целовать, целовать… Чтобы сука задыхалась от боли, а не страсти.
А этот шрам на правой груди… Откуда он у нее? На старых откровенных фото ничего такого нет. Что с тобой случилось? Как ты жила, Афина, после того, как убила мою любовь?
Все шло не так, как я планировал. Первое, она не боялась меня, будто ей на себя плевать, только из-за подруги заволновалась. Значит, слабое место. Второе, я, блять, хотел ее! До зубного скрежета и агонии в паху. Стоило заглянуть в сине-лазурные глаза, провести пальцами по снимку, я задыхался. Ненавидел и давился желанием.
Хотел, чтобы она страдала, а мучился сам.
Что в ней такого? Какого хрена мне нужна именно эта тварь, почему сердце не желает посмотреть на кого-то ещё?! Или я просто слишком глубоко изучил ее жизнь и утонул в ней?
Когда моя жертва открыла дверь, я полоснул жестким взглядом по бледному лицу, поймал туманные глаза и не сразу понял, что происходит. Не понял, что больна и в полуобмороке.
Я был жутко зол. На себя, на нее, на пять лет, что сделали из меня подонка с одной лишь целью – отомстить.
Толкнув дверь, ринулся к ней, но девушка закатила глаза и поехала плечом по стене, дернула рукой мою куртку. Пришлось придержать и шепнуть на ухо:
– Боишься?
И после она просто сложилась. Пополам. Рухнула между мной и дверью, едва не задев виском полку для сумок и подставку для зонтов.
Я перехватил девушку, потянул к себе, втащил в квартиру. Она пылала. Я не врач, но мог точно сказать, что у нее горячка выше тридцати девяти.
Стиснул зубы, потому что жалость рвалась наружу, как гейзер. Хотелось прекратить это давление и шантаж, попросить прощение, но я сжал зубы до хруста. Не могу я простить. Это слишком глубокая рана, Афина должна ответить.
Я вынес ее на свет. Девушка вяло лежала на руках и постанывала. От разбитого вида и бледного изможденного лица у меня все внутри кровью обливалось.
Я должен быть сильнее жалости! Опекать ее или заботиться не собираюсь, я слишком крепко завяз в болоте ненависти.
Именно так она и других обманывала – видимой хорошестью, наивностью и притягательностью, иначе как столько людей пали из-за ее чар? Уверен, внутри Афина – стерва и подлая сука, которой плевать на чувства. Деньги ведь не пахнут.
Не положил, почти бросил слабую девушку на диван, а когда она ударилась рукой о столик, едва не снесла ноут и заскулила от боли, прорычал про себя едкий мат. Она ведь просто женщина: беспомощная и слабая. Потянулся, чтобы пожалеть, чтобы погладить по удаленному месту, но отдернул себя. Нет! Не будет жалости, сука! Я тебя растопчу, гадость такая, как ты растоптала меня. Пощады не будет.
Я психовал.
Пока искал на пустой кухне холодную воду и уксус. Пока искал аптечку, но нихрена не нашел. Только удивился, как скромно она живет. Старенький электрочайник, небольшой почти пустой холодильник, тарелка, чашка, вилка, ложка.
Но я психовал и давил челюсть, потому что быть в ее доме неприкрыто, но понимать, что завтра она меня и не вспомнит – с одной стороны выгодно, а с другой досадливо. Я не собирался открываться, это был шальной импульс. Ярость, которую не смогу удержать в узде. Я просто говорил с ней по телефону, слушал ее голос, стоял под дверью и понимал, что безумно хочу внутрь.
Я так психовал, что разбил ее единственную посуду. Плевать, купит новую. Как раз будет повод потратить заработанные на чужом горе деньги.
Злясь и психуя, я рылся в шкафчиках, переворачивал все, что попадалось под руку. Нашел миску, набрал воды и плеснул туда уксус.
Пока шел назад в комнату, задал себе всего один вопрос. А если она умрет сейчас у меня на руках?
И не смог найти ответа.
Сцепив зубы, распахнул ее халат, не побоялся даже, что откроет глаза и узнает меня. Плевать. Сейчас я слишком ужален ее ядом, чтобы сохранять спокойствие и хладнокровие.
Рванул вверх футболку и поразился ее жаром. Кожа плавилась под пальцами, а девушка выгибалась, стоило мне коснуться ее впалого живота. Закатив одежду выше, задохнулся от одного вида ее груди. И эта расслабленная поза, и вздохи, и вообще. Мне сносило крышу. Наверное, у меня тоже жар и я в бреду.
– Я наберусь сил, Афина, ты выздоровеешь, и мы продолжим игру. Изможденных женщин не трогаю, но я не отстану, – говорил это больше себе, а не ей. Вряд ли она услышит, судя по плотно-закрытым глазам девушка еще долго не очнется.
Нужно выиграть немного времени.
Я набрал колючего и горького воздуха в грудь, стащил с девушки пижамные брюки и, стараясь не смотреть на аккуратно-выбритый лобок, натер ее водой. Заняло это несколько минут: я обжигался, задыхался, ломался, прикасаясь к ее груди, талии и бедрам, но, кажется, не успел треснуть. Хотя брюки пострадали. Шутка, конечно.
Закутал девушку в халат, укрыл пледом, поискал одеяло – оно лежало в антресоли, поправил подушку, положил удобней слабые руки Афины, к которым было болезненно прикасаться. Мне хотелось рычать, потому я поспешно вышел прочь из ее квартиры. Подальше от ее дыхания, стона, запаха. Я просто слетел в пропасть в очередной раз.
И во всем виновата она.
Шаг 21
– Лена, конечно, не волнуйся, я пока побуду здесь, – знакомый мужской голос выудил меня из сна. – Срочно так срочно, можешь ехать. Позвони вечером, расскажешь, как офис без меня прожил.
Я резко поднялась на локтях и тут же рухнула назад, на мокрую от пота подушку. Комната поплыла и задрожала. Сколько я так лежу? Кто приходил?
– До свидания, – ответил Арсен, и входная дверь защелкнулась.
Шеф у меня дома?
Я паническим взглядом окинула комнату. На столике не моя чашка. Какое-то лекарство, салфетки, градусник. Я укрыта чужим одеялом. Лежу в чистой, но не моей постели. Кто-то сменил простынь и пододеяльник, пока я была в отключке.
