— Мне нужно, чтобы ты достала мне кое-какую информацию из вашей бухгалтерии. Чтобы получить её, придётся влезть в общую систему компании и выкрасть данные. Сама ты этого сделать никогда не сможешь, поэтому я нашёл человека, который научит, объяснит и поможет. Тебе останется просто воспользоваться алгоритмом. Вопросы? — холодно изрекает Кирилл, не сводя с меня глаз.
— У меня очень много вопросов, — киваю и улыбаюсь в ответ на его попытки сохранять самообладание. Хочется вывести его из себя, довести до бешенства и неконтролируемой ярости, потому что именно так он станет уязвимым. Таким, как прежде. — И первый из них: не пойти ли тебе нахер, Кирилл?
Вижу, как он дёргается. Как раздуваются крылья носа, как сужаются от злости глаза и напрягаются скулы. А потом в один миг всё меняется, и его лицо вновь возвращает себе расслабленное и спокойное выражение, словно кто-то быстро лопнул надувшийся мыльный пузырь ярости.
Такое самообладание должно бы меня расстроить, но вызывает восторг и уважение.
— А Глеб говорил, что ты паинька и тихоня, — усмехается Зайцев под тихий смешок со стороны своего подчинённого. Мне же на Глеба смотреть совсем не хочется, хотя особенной обиды к нему не чувствую — он выполнял свою работу и делал это очень хорошо, усыпив бдительность, не подпустив к себе близко, зато досконально узнав обо мне всё необходимое.
Дура ты, Маша. Думала, что стала самостоятельной сильной личностью, а оказалась наивной деревенской лохушкой, которую обвели вокруг пальца.
— Мне Глеб тоже много что говорил, — морщусь и вслед за ним откидываюсь на спинку дивана, скрещиваю руки на груди, еле сдерживая желание закрыть глаза. Всё это так некстати. И этот тяжёлый, бесконечный день добивает меня каждой своей минутой.
— Итак, по существу. Какие у тебя вопросы относительно озвученного мной дела? — его настойчивость и почти непробиваемое хладнокровие теперь уже меня саму загоняют в угол, потому что идти навстречу не хочется, а дальнейшие пререкания совсем уже ни к чему. И я пытаюсь просчитать на несколько ходов вперёд каждый приходящий вариант того, как выпутаться из этих сетей, а не запутаться ещё крепче.
— Назови мне хоть одну причину, по которой я бы могла согласиться на твоё дело.
— Ксюша.
Удар заранее припасенным кнутом приходится прямо на грудь и живот, кожу пронзает, прорезает и разрывает до мяса, и с губ слетает рваный выдох резкой боли. Я сама не могла бы представить, что буду так реагировать на одно лишь имя сестры, произнесённое им, но теперь уже поздно сохранять видимость спокойствия.
Вижу, как уголки его губ дёргаются, пытаясь уползти вверх — он доволен увиденным. Доволен тем, что нашёл главную болевую точку, на которую можно давить и давить, пока я буду из упрямства терпеть и твердить, что мне не больно. Этот сукин сын помог моей сестре отправиться на тот свет, а теперь собирается шантажировать меня её смертью.
Лучше бы он тоже умер. Проще сразу закопать тело, чем видеть, как оно день ото дня заживо гниёт и разлагается
— Ты ведь до сих пор не знаешь, что с ней произошло? — он не спрашивает, а утверждает очевидный факт, поэтому я продолжаю молчать и сверлить его полным ненависти взглядом. — У моего отца есть давний компаньон, с которым они вместе начинали вести бизнес. Наши компании тесно взаимодействуют и до сих пор берутся вместе за все крупные заказы, особенно те, что приходят от государства. Иногда, чтобы обойти ряд законов на монополию или чтобы было проще потом отмыть деньги, под гос заказы создаётся отдельная, общая компания. Именно такую создали тогда, получили от заказчика огромную сумму денег, которую должны были перенаправить уже на счёт наших основных компаний, но часть денег не пришла. Потерялась. Просто исчезла на пути из пункта А в пункт Б, и никто не понял, как это могло произойти. Подставная компания была оформлена на сына нашего компаньона, Тимура Байрамова. А они с Ксюшей… как бы это лучше назвать, Глеб?
— Тесно взаимодействовали? — Глеб застыл с непроницаемым выражением лица, уставившись на стену напротив и всем своим видом, — и недовольным тоном в том числе, — показывает, что не желает принимать хоть какое-либо участие в нашем разговоре.
— Это называется ебались, — устало поясняю я, до последнего игнорируя удивлённо взлетевшие вверх брови Кирилла. — Мне больше не тринадцать лет.
— Да, Машенька, они ебались, поэтому официальная версия произошедшего выглядит так: Тимур рассказал Ксюше много лишнего, она воспользовалась случаем и украла деньги. За это её и наказали. Ни следа денег, впрочем, так и не нашли. А теперь скажи мне, что в этой истории не сходится.
— Ксюша бы этого не сделала, — мой голос неожиданно хрипит, а в висках стучит молоточком «на-ка-за-ли». Её просто наказали за то, к чему она не могла иметь никакого отношения, и всем наверняка было это понятно. — Она бы не смогла такое сделать. Взять наличные с полочки — да, но не махинации со счетами. Чтобы постороннему человеку влезть туда, нужно иметь квалификацию и опыт. Много опыта. Даже если бы Тимур ей в печатном виде предоставил всю информацию, которой сам владел. Только если ей помогал кто-то.
— Всё так, — кивает Кирилл, принимает из рук Глеба увесистую папку с документами и опускает её на стол. — Но дальше ещё интересней. Когда начались разборки полётов, нам сообщили, что Ксюша хочет сбежать. Отправили человека, чтобы проучил и привёл её обратно, но что-то пошло не по плану и её случайно убили по пути домой. Это то, что было озвучено всем. Но есть несколько странностей, не считая того, как она умудрилась ускользнуть от приставленного за ней наблюдения. Посмотри сама.
Он подвигает папку ко мне, но мой взгляд первым делом рефлекторно замечает контраст между загорелой кожей и белоснежной манжетой рубашки, пробегается по длинным и худощавым пальцам с выступающими костяшками и останавливается на том месте, где в прошлый раз было обручальное кольцо.
Одёргиваю себя, что личная жизнь Кирилла меня не касается. Меня вообще не должно трогать ничего, так или иначе связанное с ним, и любые всплывающие в голове вопросы о нём немедленно предаются анафеме.
Внутри папки материалы по делу о Ксюше. Копии допросов свидетелей, по которым я жадно пробегаюсь глазами, опись найденных и изъятых вещей, заключение суд мед эксперта и купленные ей билеты до Барселоны, совпадающие по дате с днём её смерти. Я пролистываю всё до конца, потом возвращаюсь обратно, сравниваю и сопоставляю то, что невозможно уложить в единую слаженную схему. Вовсе забываю о том, что не одна, пока в поток размышлений не врывается низкий голос Глеба.
— Давай я сразу покажу, что надо…
— Нет, — резко и грубо обрывает его Кирилл. Глеб закатывает глаза и демонстративно смотрит на часы, протягивает многозначительное «полчаса». — Мы успеем.
Меня подрывает сказать, что я не намерена играть в его дурацкие игры, раз за разом заставляющие возвращаться в те полгода своего прошлого, о которых хотелось бы забыть навсегда. Но так выходит, что он снова оказывается единственным человеком, который может дать мне нужные ответы. И если те, старые, давно потеряли всякий смысл, обесценились по истечении срока годности и стали мне не интересны, то отказаться от правды о случившемся с сестрой я просто не могу.
— Предположительное время смерти почти на десять часов раньше, чем она села на автобус до дома, — сглатываю густую слюну, но она каменеет прямо посреди горла и распирает его изнутри, мешает говорить и придаёт голосу странную вибрацию, будто я вот-вот заплачу. — Билеты за границу на тот же вечер, зачем она поехала домой? В аэропорту или самолёте достать её было бы тяжелее. И вещи — они не совпадают с теми, которые в итоге вернули мне. Если она ехала только в тонкой кофте, — допустим, сняла куртку или так торопилась, что просто не стала одеваться, — как никто в автобусе мог не заметить кровь на одежде? Если бы её убили прямо там, кровь бы скорее всего дотекла по полу до ног одного из пассажиров. И трупные пятна локализованы на спине, значит после смерти она всё же лежала, что невозможно в условиях автобуса.
