— Хороший вопрос.
Пашка объяснил, что услышал разговор нашего хуторского по телефону. Но разбираться с этим я буду сам, как выйду отсюда.
— Потому что со стороны всё выглядит так, будто вы толпой напали на троих человек и избили их, — тем временем продолжает капитан Хоментовский. — Вижу, что за десять лет вы отвыкли от местных порядков. Москва есть Москва, там даже люди другие. Но при всём желании я помочь вам не могу. И отпустить. До вторника посидите в обезьяннике, остынете, подумаете. Там посмотрим, будут ли заявления от пострадавших.
Я вскидываю глаза.
— До вторника?
— Да. Послезавтра утром лично отпущу вас. А ваши друзья... боюсь, попали на пятнадцать суток минимум. А там как пойдет.
— За то, что помогли мне? — Я вновь затягиваюсь.
Хоментовский подталкивает в мою сторону пепельницу. Пожимает плечами, дескать, от него мало что зависит. Правила есть правила.
— Позвонить дайте, — говорю я мрачно.
— Уже ночь, кому? Добрые люди спят, не будем их волновать попусту. Сделать всё равно никто ничего не сможет. Мне уже пора домой к семье. А без моего слова вы отсюда не выйдете.
Я напрягаюсь. Его семья — это моя хулиганка. А потом в голове возникает отвратная картинка, а следом шальная, но поразительно ясная мысль: если он Марину тронет, я его убью. Стряхиваю ее вслед за пеплом с сигареты. Происходящее в этой семье — не мое дело. Своих проблем до жопы.
Угрожать сейчас, будучи в моем положении, глупо. Как и злить капитана полиции. Взятку он у меня не возьмет — не доверяет. Тут надо по-другому.
— Позвонить дайте. Я найду кому.
— Не имею права.
Тушу окурок и решаю говорить открыто:
— Понимаю, что вы должны были принять чью-то сторону, Семён Игоревич. И явно не приезжего. Но может... не стоит рубить с плеча? И сходу ссориться. Если взглянуть на ситуацию под другим углом: человек я не новый, вырос на хуторе, в школу ходил, что в конце Вишнёвой. Как дальше сложится — время покажет. Возможно, нам еще долго жить рядом. И работать.
— Я не собираюсь с вами ссориться, — дергается капитан. — Вы устроили драку, избили людей. Что прикажете делать?
— С чего бы мне, миллионеру, кого-то избивать? Какой у меня мотив? Я приехал на свою землю, чтобы заниматься бизнесом и богато жить в свое удовольствие. Невесту с собой привез. С этими же людьми у меня ни одной точки соприкосновения не было и быть не может.
— Что же вы делали в воскресенье вечером у станицы? Почему не проводили время со своей красивой невестой? Неужто на свидание с местной девушкой рванули? С чьей-то женой или дочерью? Может, за этой и получили?
Он не мог знать, что я гнал к его падчерице. Но либо профессиональная чуйка мужика ведет, либо кто-то что-то видел и намекнул. Хоментовский неглупый мент, раз за разом бьет в цель.
— Может быть, — говорю медленно. — А может быть, и нет. Факт у нас один: я наследник и землю Шубину отдавать за три копейки не собираюсь. Как вы думаете с высоты своего опыта: у кого есть мотив меня испугать? Семён Игоревич, если меня убьют, хотите намекну, кто это будет? Дела еще нет, а я вам его уже раскрыть могу.
— Вы не из пугливых, — усмехается Хоментовский.
Впрочем, не спорит. И от этого немного жутковато. Мы синхронно берем еще по сигарете, закуриваем.
— Успех и трусость не совместимы, — утверждаю я.
— А что совместимо с успехом, Данил Андреевич?
Хоментовский склоняет голову набок и шарит глазами по моему лицу. У самого же маска непроницаемая. Эта сволочь прекрасно контролирует эмоции. Но беседовать ему со мной нравится — это факт.
— Риск?
— Ходят слухи, что вы неродной сын Кулаку. Если Родион затребует анализ ДНК и окажется, что вы никто?
В ответ я улыбаюсь специально заготовленной улыбкой.
Экспертиза уже была, когда мне было семь. Не знаю, с чего отец такое взял, почему засомневался, но меня сорвали с уроков в первом классе и потащили в город.
Помню, как при этом ругались родители. Какие слова выкрикивал батя в лицо маме. Тот самый животный ужас из детства от одной мысли, что из города домой я не вернусь, потому что чужой им, забыть невозможно. Родион тоже плакал, ему было года два-три. Он ничего не понимал, но впитывал в себя атмосферу и рыдал навзрыд, захлебываясь горечью. Я утешал и успокаивал брата, жалея и одновременно злясь, что ему никакую экспертизу делать не собираются.
Пульс частит.
Е*учее место, продать, а лучше — сжечь к чертям!
Тест показал, что вероятность нашего родства с Кулаком девяносто девять процентов. Глядя на меня, батя потом часто повторял себе под нос: «Один сраный процент».
— Вам, я слышал, тоже в скором времени может грозить тест ДНК? — отвечаю я вопросом на вопрос.
Секунда истины.
Хоментовский застывает, маска слетает с его лица, которое искривляется злостью. Но мент быстро берет себя в руки.
— Кто вам сказал? Это тупые слухи! Люди от зависти пытаются очернить мою семью! Да, у меня две взрослые падчерицы, но я ращу их как своих родных дочерей. Многих трясет от зависти, глядя на нашу дружную семью.
Собственных детей у него нет, жена красивая, приезжая, не старая, но не рожает наследников. Загадочная беременность двадцатилетней падчерицы полгода назад встряхнула станицу. Я внимательно смотрю на его лицо, но не вижу ничего, что могло бы намекнуть на истинное положение дел.
Снова вспоминаю, почему торопился к Марине. Почему ни одна его падчерица никогда ни с кем не встречалась? Капитан полиции, у тебя там не горем, блть? Но даже если слухи — вранье, я прекрасно знаю, что они могут превратить жизнь в ад. Как это было со мной. Кровь показала, что я Миронов до кончиков волос, но всю жизнь до переезда в столицу меня так и звали кулацким ублюдком.
Немного подаюсь вперед.
— Мою мать тоже пытались очернить, — чеканю слова. — Теста ДНК я не боюсь, даже если тот вдруг понадобится. Я старший сын Андрея Кулака и его наследник. Я вообще ничего не боюсь и, как видите, довольно живучий и удачливый. Вы точно хотите запереть меня ни за хрен в камеру до вторника? Вы точно хотите со мной поссориться? —повышаю я голос.
Хоментовский ругается себе под нос. Дергается. А потом кладет на стол сотовый.
— У вас две минуты, Данил Андреевич, — рявкает он. Поднимается и отходит к окну.
Я киваю и беру трубку.
Глава 14
Марина
Отчим приезжает домой поздно ночью. Хлопает дверями, топает как слон, на собаку срывается. Короче, злится очень, мы с Варей, не сговариваясь, притворяемся мертвыми.
Утром за завтраком он снова дергается, рявкает. Ведет себя еще невыносимее, чем обычно.
— Что-то случилось, дядя Семён? — спрашиваю я аккуратно. Щедро намазываю кусочек хлеба маслом. Если нас ждет какой-то треш, лучше сразу об этом узнать.
Ментовский бросает в меня один из своих тяжелых взглядов, от которых хочется сознаться во всех грехах, пусть даже несуществующих.
— Дурынды наивные, живете тут на всём готовом, — бурчит себе под нос, хмурится. — Помните, я говорил на похоронах Кулака, что по миру скоро пойдем? Уже сухари пора сушить.
— Так а что случилось-то? Вечером всё нормально было, а ночью мы спали, — говорит Варвара.
— Кулацкий отпрыск с толпой друганов передрались с нашими. Чуть не поубивали друг друга! Меня ночью сорвали, пришлось ехать, решать.
— Родион? — удивляется Варя. — Он разве умеет? В смысле драться.
Сестра смотрит на меня в поисках поддержки. Быстро опускает глаза, стыдясь своей сильной реакции.
Я пожимаю плечами. Про Родиона я знаю лишь то, что он зазнавшийся мажор с сильной аллергией на цветение какой-то местной травы. Вечно весь в слезах, чихает беспрерывно и всех здоровеньких ненавидит. Неприятная сопливая личность.
— Нет, старший, — объясняет отчим. — Московский хрен приперся поживиться баблом отца. И судя по всему, так просто от этой падлы не отделаться, — добавляет он мрачно, сжимая вилку. — Приехал и свои порядки наводит. Конечно, это многим не нравится.
