— Эта тварь осмелилась пустить газы, да еще залила своей мерзкой мочой моего ганимеда и осквернила его очаровательную мордашку — вот, что она сделала, и я даже не знаю наказания, которого она заслуживает.
— Ну что ж, негодяй, — ответила Дзанетти, и это также было частью обычной ее роли, — тогда я буду пороть тебя до тех пор, пока ты не прекратишь мучить мою подругу.
После экзекуции итальянец продемонстрировал свой член, распухший до невероятных размеров.
— Ты когда-нибудь видела такое? — грубо спросил он, поднося его к моему лицу.
— О, Господи! Да я же умру, если вы проткнете меня таким копьем!
— Так оно и должно быть, — пообещал он, — хотя в сущности тебе будет не больнее, чем этим детям, тем более, что они еще девственники.
— Я не знаю, что будет с ними, но умирать не хочу.
Между тем наш разговор прервала прекрасная венецианка; она прижалась голым задом к лицу своего любовника, один из мальчиков, опустившись на колени, принялся зубами вырывать волоски на ее промежности, и в тот же миг послышался такой громкий утробный звук, что распутник разъярился, выругался и тут же овладел ее седалищем. По его команде остальные расположились так, чтобы он мог дотянуться губами до наших ягодиц и по очереди целовать их.
Признаться, меня восхитило, с каким спокойствием Дзанетти выдерживает натиск гигантского органа, вломившегося в ее зад; блудница даже глазом не моргнула, а итальянец, выкрикивая невнятные ругательства и впиваясь зубами в наши ягодицы, яростно двигал тазом взад-вперед. Скоро он успокоился, группа распалась; он обвел нас взглядом, не предвещавшим ничего хорошего, потом лег на софу, уткнувшись лицом между ягодиц своей любовницы, и приказал нам подходить по одному, целовать его орган, облизывать яички и щекотать пальцем анус.
Эта процедура оказала на него необыкновенно сильное воздействие, и мне показалось, что он вот-вот извергнется; однако он сдержался, встал с ложа и, взявши розги, выпорол нас всех весьма ощутимо: каждый из нас получил не меньше двухсот ударов. После экзекуции он схватил меня за плечи, и в его глазах я прочитала ярость.
— Я намерен убить тебя, стерва, — объявил он.
Хотя я была привычна к подобным театральным сценам, меня обуял страх, который усилился еще больше, когда я заметила растерянность во взгляде Дзанетти.
— Да, разрази гром твою преподлейшую душу, — прибавил итальянец. — Да, грязная свинья, мне очень хочется расправиться с тобой.
С этими словами он взял меня за горло и едва не задушил; затем схватил кинжал и начал водить лезвием по моей груди, в то время, как его любовница ласкала его, не обращая на меня никакого внимания и не сделав ни одного жеста, чтобы успокоить. Продержав меня несколько долгих минут в ужасном напряжении, он повалил меня на софу, прижал свой член ко входу в мой задний проход и без всякого предупреждения с силой втолкнул его внутрь; мой лоб покрылся холодным потом, и я оказалась на пороге обморока. Между тем меня крепко держала Дзанетти, так что я не могла даже пошевелиться, когда мои внутренности пропахивала и выворачивала наизнанку чудовищная машина. В это время Моберти обеими руками месил ягодицы своих юных педерастов и целовал в губы мою подругу.
Через некоторое время он велел мне, оставаясь на софе, опереться руками в пол, как можно выше поднять задницу и как можно дальше отогнуть назад голову; один из юношей уселся мне на шею, и Моберти впился языком в его рот; потом то же самое сделал второй, после чего его сменила Дзанетти, только она умудрилась подставить для поцелуев свой анус. И снова распутник удержался от извержения и неожиданно и резко вырвал свой член, причинив мне почти такую же острую боль, какую я испытала в момент проникновения.
— У нее миленькая жопка, — заметил он, выбравшись из нее, — она довольно горячая и хорошо сжимается; но сама шлюха постоянно дергается, а ты знаешь, Дзанетти, что я этого не терплю: только полная неподвижность дает мне возможность кончить.
Вслед за тем венецианка недолго обрабатывала его розгами, я лежала на полу, и юные помощники массировали ему член, прижимая его к моим ягодицам.
Потом меня положили на софу, дети легли рядом, и перед разбойником предстали три соблазнительно торчавших зада; он пытался вломиться в одно из детских отверстий, встретил яростное сопротивление и со злобой выкрикнул:
— А ну-ка свяжите этого выродка!
С моей помощью Дзанетти скрутила и связала младшего так, что его голова оказалась между его ног, чтобы Моберти мог поочередно совокупляться и в рот и в зад, а в довершение всего Дзанетти уселась на мальчика верхом. Когда были устранены все помехи, Моберти вновь начал приступ: три мощных толчка, и колоссальный член исчез в анусе несчастного ребенка; я усердно ласкала задницу распутника, а он сам терзал второго мальчика.
В продолжение сладострастного акта злодей изрыгал из себя ужасные проклятия. Он непрестанно вопил что-то о преступлениях, о злодеяниях, об истреблении всего человечества. И при всем этом не сбросил ни капли спермы. Второго педераста связали тем же образом, что и первого, и Моберти насладился им тем же способом; только на этот раз уже измученного ребенка подвесили вниз головой рядом с Дзанетти, сидевшей верхом на втором; благодаря такому расположению итальянец, которого я порола в это время, мог целовать три предмета по выбору: юношеский зад, рот и влагалище. Ругательства его сделались еще ужаснее и громче, и в следующий момент на пол ручейками полилась кровь: в момент оргазма негодяй несколькими ударами стилета прикончил обоих — того, кого содомировал, и того, кто висел перед ним.
— Подлец! — воскликнула я, с новыми силами обрушиваясь на седалище итальянца. — Ты совершил гнусное убийство, и можешь поздравить себя с тем, что ты — чудовище.
Извержение его было невероятным, больше похожим на извержение вулкана, а сам он в эти мгновения напоминал дикого зверя, но никак не человека.
Когда буря стихла, оба трупа вынесли и сбросили в яму, заранее выкопанную в саду рядом с залом, где происходила оргия; потом трое оставшихся в живых участника оделись, и Моберти заснул, не дождавшись обеда.
— В самом деле — он необыкновенный человек, — поздравила я Дзанетти.
— Ты еще не все видела, сегодня он был кротким, — сказала она и добавила, что в доме приготовлены еще две жертвы, две девочки, поэтому страдания их будут много ужаснее.
— Выходит, он предпочитает наш пол?
— Разумеется. Это отличительная черта всех, кто жесток в своих удовольствиях: слабость, нежность и деликатность женщин сильнее возбуждают их, ведь жестокость больше питается беспомощностью жертвы, нежели ее сопротивлением; чем беззащитнее предмет наслаждения, тем сильнее его истязают, так как при этом злодей чувствует себя более порочным, отчего его удовольствие возрастает многократно. А тебе действительно было очень больно?
