Взял тысячу и отпустил старика и попа по домам.
В одной деревне жил-был поп да мужик; у попа было семь коров, а у мужика только одна, да хромая. Только поповы глаза завистливы; задумал поп, как бы ухитриться да отжилить у мужика и последнюю корову.
— Тогда было бы у меня восемь!
Подошел как-то праздник, пришли люди к обедне, пришел и тот мужик. Поп вышел из алтаря, вынес книгу, развернул и стал читать посреди церкви:
— Послушайте, миряне? Кто подарит своему духовному пастырю одну корову — тому Бог воздаст по своей великой милости: та одна корова приведет за собой семеро! Мужик услыхал эти слова и думает:
— Что уж нам в одной корове! На всю семью и молока не хватает! Сделаю-ка я по Писанию, отведу корову к попу. Может, и впрямь Бог смилуется!
Как только отошла обедня, мужик пришел домой, привязал корову за рога веревкою и повел со двора к попу.
Привел к попу.
— Здравствуй, батюшка!
— Здорово, свет! Что хорошего скажешь?
— Был я сегодня в церкви, слышал, что сказано в Писании: кто отдаст своему духовному отцу одну корову, тому она приведет семеро! Вот я, Батюшка, и привел к вашей милости в подарок корову.
— Это хорошо, свет, что ты помнишь слово Божие: Бог тебе воздаст за то седьмерицею. Отведи-ка, свет, свою корову в сарай и пусти к моим коровам.
Мужик свел свою корову в сарай и вернулся домой. Жена его ругать.
— Зачем, подлец, отдал попу буренку? С голоду, что ли, нам подыхать, как собакам?
— Эка ты дура! — говорит мужик, — разве ты не слыхала, что поп в церкви читал? Дождемся, наша корова приведет за собой еще семь; тогда наедимся молока досыта!
Целую зиму прожил мужик без коровы. Дождались весны: стали люди выгонять в поле коров, выгнал поп и своих. Вечером погнал пастух стадо в деревню, пошли все коровы по своим дворам, а корова, что мужик попу подарил, по старой памяти побежала на двор к своему прежнему хозяину; семеро поповых коров так к ней привыкли, что и они следом за буренкою очутились на мужицком дворе. Мужик увидал в окошко и говорит своей бабе:
— Смотри-кась, ведь наша корова привела за собой целых семь. Правду читал поп: Божье слово завсегда сбывается! А ты еще ругалась. Будет у нас теперь и молоко, и говядинка.
Тотчас побежал, загнал всех коров к себе и накрепко запер. Вот поп видит: уж темно стало, а коров нет, и пошел искать по деревне. Пришел к этому мужику и говорит:
— Зачем ты, свет, загнал к себе чужих коров?
— Поди ты с Богом! У меня чужих коров нет, а есть свои, что мне Бог их дал: это моя коровушка привела за собой ко мне семеро, как помнишь, батюшка! Сам ты читал на праздник в церкви.
— Врешь ты, сукин сын? Это мои коровы.
— Нет, мои! — Спорили, спорили, поп и говорит мужику:
— Ну, черт с тобой, возьми свою корову назад, отдай хоть моих-то!
— Не хочешь ли кляпа собачьего!
Делать нечего, давай поп с мужиком судиться. Дошло дело до архиерея. Поп одарил его деньгами, а мужик холстом; архиерей и не знает, как их рассудить.
— Вас, — говорит им, — так не рассудишь! А вот что я придумал. Теперь ступайте домой, а завтра кто из вас придет раньше утром ко мне, тому и коровы достанутся.
Поп пришел домой и говорит своей матке-попадье:
— Ты смотри, пораньше меня разбуди утром!
А мужик не будь дурак как-то ухитрился, домой-то не пошел, а забрался к архиерею под кровать. Здесь, думает себе, пролежу целую ночь и спать не стану, а завтра рано подымусь, так попу коров-то и не видать!
Лежит мужик под кроватью и слышит: кто-то в дверь стучится. Архиерей сейчас вскочил, отпер дверь и спрашивает:
— Кто такой?
— Я, игуменья, отче!
— Ну, ложись-ка спать, игуменья, на постель. Легла она на постель; стал архиерей ее щупать за титьки, а сам спрашивает:
— Что это у тебя?
— Это, святой отче, сионские горы, а ниже — долы.
Архиерей взялся за пупок.
— А это что?
— Это пуп земли!
Архиерей спустил руку еще ниже, щупает игуменью за пизду.
— А это что?
— Это ад кромешный, отче!
— А у меня, мать, есть грешник надо его в ад посадить.
Забрался на игуменью, засунул ей грешника и давай наяривать; отработал и пошел провожать мать-игуменью. Тем временем мужик потихоньку выбрался и ушел домой.
На другой день поп поднялся до света, не стал и умываться — побежал скорее к архиерею, а мужик выспался хорошенько, проснулся — уже давно солнце взошло, позавтракал и пошел себе потихоньку. Приходит к архиерею, а поп его давно ждет.
— Что, брат, чай, за жену завалился! — подсмеивается поп.
— Ну, — говорит архиерей мужику, — ты после пришел…
— Нет, владыко, поп пришел после, неужели ты позабыл, что я пришел еще в то самое время, как ты ходил по сионским горам да грешника сажал в ад!
Архиерей замахал обеими руками.
— Твои, — говорит, — твои, мужичок, коровы! Точно, твоя правда: ты пришел раньше!
Так поп остался ни при чем; а мужик зажил себе припеваючи.
Жил-был поп, имел большой приход, а был такой жадный, что великим постом за исповедь меньше гривенника ни с кого не брал; если кто не приносил гривенника, того и на исповедь не пустит, а начнет срамить:
— Экая ты рогатая скотина! За целый год не мог собрать гривенника, чтобы духовному отцу за исповедь дать. Ведь он за вас, окаянных, Богу молится!
Вот один раз пришел к этому попу на исповедь солдат и кладет ему на столик всего медный пятак.
Поп просто взбесился.
— Послушай, проклятый! — говорит ему, — откуда ты это выдумал принести духовному отцу медный пятак? Смеешься, что ли?
— Помилуй, батюшка! Где я больше возьму? Что есть, то и даю.
— По блядям да по кабакам носить небось есть деньги! А духовному отцу одни грехи тащишь! Ты на этот случай хоть укради что да продай, а священнику принеси что подобает, заодно уж перед ним покаешься и в том, что своровал, так он все тебе грехи отпустит!
И прогнал от себя поп этого солдата без исповеди.
— И не приходи ко мне без гривенника!
Солдат пошел прочь и думает:
— Что мне с попом делать?
Глядит, а около клироса стоит поповская палка, а на палке висит бобровая шапка.
— Дай-ка, — говорит сам себе, — попробую эту шапку утащить.
Унес шапку и потихоньку вышел из церкви да и прямо в кабак. Тут солдат продал ее за двадцать пять рублей, припрятал деньги в карман, а гривенник отложил для попа. Вернулся в церковь и опять к попу.
— Ну что, принес гривенник? — спросил поп.
— Принес, батюшка!
— А где взял, свет?
— Грешен, батюшка! Украл шапку да продал за гривенник! Поп взял этот гривенник и говорит солдату:
— Ну, Бог тебя простит, и я тебя прощаю и разрешаю.
Солдат ушел, а поп, закончил исповедовать своих прихожан, стал служить вечерню, отслужил и стал домой собираться, бросился к клиросу взять свою шапку, а шапки-то нет: так и домой пришел. Пришел и сейчас послал за солдатом. Солдат спрашивает:
— Что угодно, батюшка?
— Ну скажи, свет, по правде, ты мою шапку украл?
— Не знаю, батюшка, вашу ли украл я шапку, а только такие шапки одни попы носят. Больше никто не носит.
— А из какого места ты ее утащил?
— Да в нашей церкви висела на поповской палке, у самого клироса.
— Ах ты сукин сын, такой-сякой! Как смел ты украсть шапку у своего духовного отца?
— Да вы, батюшка, сами меня от этого греха освободили и простили.
В некотором царстве, к некотором государстве жил-был поп; жил он над рекою и содержал на ней перевоз. Приходит к реке один раз бурлак и кричит с другого берега:
— Эй, батька, перевези меня!
— А заплатишь, свет, за перевоз?
— Заплатил бы, да денег нет!
— А нет, так и перевозить не стану.
— Если перевезешь, батька, я покажу тебе за то смех и горе.
Поп задумался, захотелось ему увидать смех и горе.
— Про что такое, — думает он себе, — говорил сейчас бурлак?
Вот он сел в лодку и поехал на тот берег, посадил с собой бурлака и перевез на свою сторону.
— Ну, батька, поверни лодку вверх дном! — сказал бурлак.
Поп перевернул лодку вверх дном и ждет себе: что будет.
Бурлак вынул из порток свой молодецкий хуй и как ударит по дну — так лодка и развалилась пополам. Поп увидал такой здоровенный хуй и рассмеялся; а после как раздумался о своей расколотой лодке — так стало ему жалко, что даже заплакал с горя.
— Что, доволен мною, батька? — спрашивает бурлак.
— Шут с тобой! Ступай куда идешь!
Бурлак простился с попом и пошел своей дорогой, а поп вернулся домой. Только перешагнул через порог в избу, вспомнил о бурлаковском хуе и засмеялся, а потом вспомнил о лодке — и заплакал.
— Что, батька, с тобою произошло? — спрашивает попадья.
