Здание детского дома явно нуждается в ремонте. Как снаружи, так и внутри. Оставляю машину возле ворот и захожу на территорию. Из приоткрытых окон доносятся голоса, но на пути к центральному входу меня никто не останавливает. Потянув на себя скрипнувшую дверь, оглядываюсь. И тут на меня налетает паренек лет десяти.
— Аккуратнее, нос расшибешь, — говорю я.
Он недоверчиво прищуривается и выдает:
— Сам смотри, куда прешь.
Да уж, современные детки. Или просто это место делает из них волчат?
— Знаешь, где кабинет директора? — спрашиваю, решив не углубляться в социальные факторы формирования характера сирот.
Где я такую умную фразу только откопал?
— Знаю, и че? — с вызовом интересуется мальчишка.
— Покажешь?
— Пятьсот рублей.
Бизнесмен малолетний, блин.
— Договорились.
— Деньги вперед.
И недоверие малого понятно. Да и впечатление такое, что здесь по коридорам носятся дети без присмотра. Достав из кошелька триста рублей, протягиваю мальчишке и предупреждаю:
— Остальное потом.
— Идем, — спрятав деньги в карман, отвечает мой провожатый.
Конечно, я и сам мог найти кабинет директора или для начала кого-то из работников, но пацана жаль, что ли, стало. Провести детство в таком месте… От одной мысли вздрагиваю. А заодно можно по дороге узнать, что из себя представляет директор.
— А кто у вас директор? — спрашиваю по дороге.
— Да нормальная тетка. До нее была мегера, а как Василису в директрисы поставили, так вроде и еда лучше стала, и постельное белье целое.
— А раньше хуже было?
— Раньше и лупили нас, и кормили так, что… ай, тебе не понять, — морщится пацан, остановившись возле двери на втором этаже.
Я отдаю ему оставшуюся сумму и, постучав, тут же нажимаю на ручку. Небольшой кабинет, почти все пространство занимает мебель: шкаф с папками, старый сейф в углу, стол возле окна, у второй стены в ряд несколько стульев. Маленькая худощавая женщина поднимает голову и спрашивает с легким удивлением:
— Здравствуйте, вы к кому?
Улыбаюсь и, проходя вглубь кабинета, представляюсь:
— Меня зовут Вадим, и мне очень надо с вами поговорить.
Теперь дама хмурится, но кивает:
— Присаживайтесь. Я Василиса Леонидовна.
— Очень приятно, — улыбаюсь лучезарно и перехожу к делу: — Возможно, вам покажется странной моя просьба, но я ищу одну свою знакомую. Может, здесь остался кто-то, кто работал в девяносто шестом году?
— Молодой человек, вы уже хоть родились в девяносто шестом? Что вы мне голову-то дурите? Учтите, тайна усыновления охраняется законом и разглашение ее уголовно наказуемо. Или что вы здесь вынюхиваете? — начинает злиться директор.
Я поднимаю руки в примирительном жесте и отвечаю:
— Я просто хочу найти девочку по имени Маша Лукьянова, скорее всего…
— Кого? — уже шепотом спрашивает Василиса Леонидовна, и я замечаю, как вся краска уходит с ее лица.
Нет, все-таки я не зря провел сутки в дороге — интуиция меня не подвела.
— Маша Лукьянова, — повторяю медленнее и, заметив на подоконнике графин с водой, наливаю стакан.
Женщина берет его дрожащей рукой, делает несколько глотков и уже спокойнее говорит:
— Если вы журналист и…
— Я не журналист, не толкаю вас на разглашение тайны усыновления, не хочу вас в чем-то обличить и тому подобное. Мне просто нужно найти ту девочку, вернее уже женщину. И даже готов оказать вам посильную спонсорскую помощь.
Василиса Леонидовна на этот раз не бледнеет, а краснеет.
— Взятку предлагаете?
— Что вы, — снова пытаюсь ее успокоить, — но вы же сами понимаете, что это здание скоро развалится.
Вздохнув, она кивает, делает еще несколько глотков воды и говорит:
— Может, если бы вы о ком другом хотели узнать… Но в деле Маши-то и тайны никакой нет, хотя тогда Матвей Васильевич пытался замять, но ведь ничего и не случилось такого, хотя… Ой, такая же девочка хорошая была.
— Василиса Леонидовна, — прерываю поток речи, — я пока ни слова не понял. Давайте по порядку.
Она еще колеблется, сомневается. Тайна, которая лежит грузом, но за давностью лет ею можно уже и поделиться.
И наконец директор сдается.
Глава 18 Вадим
Василиса Леонидовна снова делает несколько глотков воды и говорит:
— Я помню, когда она к нам попала. Не девочка, а ангелочек. Светлые волосики, большие синие глазки… Я тогда только пришла сюда работать, молодая, всех жалела, хотя всем этим детям, конечно, не заменишь родителей. Но я старалась поделиться и крупицей любви. А Машенька была первой для меня, кто только пытался здесь адаптироваться.
Директор замолкает и смотрит в окно. Я не тороплю ее. Понимаю, что это была лишь присказка, а сказка впереди.
Наконец Василиса Леонидовна снова смотрит на меня и продолжает:
— Она была умнее всех, хотя особо и не старалась вроде бы, просто все схватывала на лету. Много читала, — понимаю, что она просто тянет время, вспоминая эти мелочи, потому что не хочет переходить к главному. — И чем старше становилась, тем становилась и красивее. Один раз ей другие девочки даже лицо хотели порезать, но ангелочек научился отбиваться. Когда ей было лет четырнадцать, директором стал Зарубов. Я тогда не замечала многого, а если и замечала, то не придавала значения… Спал он, скорее всего, с нашими девочками. Я, конечно, свечку не держала и сплетни не собирала, да и не принуждал он никого. Знаете, я их и не осуждала. Они выросли в таких условиях, что любыми способами хотели получить лучшую жизнь, а у нас ведь в государстве и не каждого выпускника жилплощадью обеспечат, как положено по закону. Директор-то подсобить мог… Ой, что-то я отвлеклась.
Отвлеклась не отвлеклась, но я понимаю, почему так Лиза отреагировала на Зарубова. Если она, конечно, и есть та самая Маша. Но я пока не могу уловить другую связь… Ладно, подумаю об этом потом.
— Он хоть с выпускницами спал? — спрашиваю я, и Василиса Леонидовна вздрагивает.
— Послушайте, если вы просто ищете Машу… — испуганно начинает.
— Успокойтесь, это все останется между нами.
— Машенька давно умерла… Если Матвей Васильевич и спал с девушками, то мимо такой красавицы, как она, не мог пройти. Маша никогда не обжималась с мальчишками по углам, не курила, не пила — будто не здесь выросла. Но этот взгляд волчий все равно появился, — Василиса Леонидовна тяжело вздыхает, но продолжает говорить: — Я той ночью дежурила. Зарубов задержался на работе и позвал к себе Машеньку, скорее всего. А потом я услышала шум, когда вышла в столовую попить воды. Помещение как раз под этим кабинетом, — для наглядности директор указала пальцем вниз. — Я, конечно, бросилась наверх и увидела, как из кабинета вылетела Машенька. Она не плакала, никогда не плакала — сильная девочка была. Пролетела мимо меня пулей, а утром пропала…
Интересная история, и я слушаю, все больше убеждаясь даже с самых первых слов директора. Синие глаза, светлые волосы… Но почему ее считают умершей.
— То есть, — прерываю вновь наступившую тишину, — Зарубов хотел ее пои… хотел с ней переспать, но она отказала, вы так думаете?
— Конечно! — не сомневаясь, восклицает Василиса Леонидовна. — Думаю, поэтому она и сбежала. Дело не раздували — никому это не надо было. Сейчас бы я, конечно… Но что говорить, правда? Матвей Васильевич сказал, что Машеньку отправили в больницу ночью, а я боялась лишиться работы. Дура, правда? — спрашивает директор, как будто ища во мне поддержки.
Увы, я дать ее не могу. Может, мне никогда не понять, что делает этих детей такими, потому что никогда не был на их месте, но развращает людей власть и безнаказанность. Зарубов трахал девочек — старый, блядь, извращенец — но одна ему не дала. Или дала, а потом пожалела?
Да черт его знает!
— Вы хороший человек, — улыбаюсь Василисе Леонидовне.
— Через неделю Машеньку нашли в реке с передозом. Зарубов подтвердил, что это она, да там никто особо и не хотел ничего расследовать. Но она не была наркоманкой, не в ее это характере. Мы вместе с Матвеем Васильевичем ездили на опознание, а там… Господи, большего ужаса я не видела. Тело, пролежавшее неделю в воде, выглядит не очень, — женщина даже морщится. — Но Зарубова все устроило. Он быстро оформил документы — груз с плеч, так сказать. А я потом сразу ушла, окончив заочно педагогический, отработала в детском саду, а сейчас вот позвали на место директора.
