«Слеза поцелуя»
Синхронно падающий шлейф дождя закручивал тени улиц и мерцающие окна домов, пробивающиеся светом теплых иллюзий. Они зазывно светились загадочной жизнью невидимого действия. Город окутала тьма наступающей ночи.
Кто ты? Кто? Почему шлейф желаний огненным хвостом пылающей кометы несется сквозь Вечность искрой пламени воображения, опрокидывающего ручную работу разума, копирующего символами переживания неизвестные шифры, приходящие из ниоткуда.
Засыпающий вечерний пейзаж ничего не знает о том, как льются его улицы океана урбанизма ручьями печали вечернего сумасшествия одиноких душ, беснующихся в диком пламени племен насилия, зла, ненависти и совокупления безысходного мгновения с плотью Времени. Он спокоен и улыбается звездам, пронзающим своим жемчужным светом купол невидимости, скрытый над фонарями проспектов.
Шелест струйных волокон влажных лепестков трассирующих нитей дождя неуемен и игрив, словно счастливый отрок, не ведающий одиночества и печали мерной капели будней, убивающей фонтаны искрящихся миров его восторженных глаз.
Да, это так. Он это знает. Он Город, и он хранит свое отрочество в раскинутом смерче крутящихся улиц, врезающихся во Время иглами безудержного смеха любви жизни детского счастья недвижимости часовых поясов.
Нисколько не таясь, он целует его. Он целует его со страстью любовника, видящего со своей высоты будущее, стоящее на месте вечного мгновения взгляда всех времен, целующегося под своим дождем своего одиночества, своего счастья, своего смеха, своей вечной юности. Он целует город своим дождем неприкрытого падения с высоты своего явления и полета сиреневого ветра между небоскребами метрополитенов, плачущих слезами урбанизма, мечтающих о той лесной тропинке, зовущей в тайны снов, где плывет мир жизни навсегда.
17
— А поэтому, - продолжил блондин, - вам стоит позвонить ей по телефону и попробовать договориться о встрече в реальности.
— Я сделаю это, - сказал представитель. - Но что сделает она, мне неведомо. Вы не пробовали договориться о встрече сами, в сетевой переписке?
— Нет. Это не мой стиль. И не её. Поэтому и появились вы.
— Вы хотите, чтобы я поговорил с ней сейчас? - спросил представитель. - Мне кажется, нам в такой форме с ней встречаться не стоит.
— Никто не знает когда какая форма кому к лицу, а кому нет. Впрочем, вы конечно правы. Но весь этот абсент и марихуану можно просто стереть. Но как-то не хочется менять систему впечатлений. Всё прекрасно именно первичностью, то есть действительностью. Вы меня понимаете?
— Вы хотите сказать дикостью?
— Природной дикостью, то есть естеством.
— Мне сложно говорить о естественности. Она изнутри не просматривается.
— Да разницы то всё равно нет. То, что внутри делает то, что снаружи и условно отделяет. Но лишь условно.
«Дикие кошки сатаны»
Подиум горел сумеречным огнем алчного желания, воплощенного в отточенных, изящных, пропорциональных как геометрия, матовых моделях, несущих шлейф гламура, завораживающего взгляд своим колдовством. Математика пропорций желания будоражила представление существования, сметала реальность физиологии, впивалась в душу жалящей пчелой нежных крыльев абсурда, отметающего рациональность, ломая волю и целуя алым цветком страстного безумия. Бездонность глубины черных глаз сиреневого взгляда фиолетовой вспышки женской стали, ломающей волю нижних ступеней, жаждущих понять верхний полет, гипнотически ковало кокон волшебства, сияющий мерцающим холодным светом Зла, притягивающего магнитом совершенства и божественности. Ложь страсти, никого не обманывая и открыто говоря о себе ценой безумного полета воображения, соединяющего несоединимое и рассказывая лишь ему свой тайный код, закрытый для непосвященных, смертельный для приобщенных, холодно-нейтральный для Жрецов, естественно-целующий для Жриц, втягивающе-убийственный для Жертв, очаровательно бессмысленный для роботов, целостно-колдующий для сгустков энтропического клубка накопленных возможностей, сметающих соперников железом воли врожденной силы Верха, падающего под сметающим огнем сиреневого субсинтетического счастья, прорывающегося сквозь оперативную Волю, отключившую оперативную память, останавливающим время и цветущего цветком Смерти, заменившего ушедшую Жизнь, в том виде как она есть, целующего своих адептов волшебной обволакивающей красотой геометрического самоубийства. Полутональное одноразовое счастье держало время силиконовой цепью восторженности, экспонации, экстаза, безумия, божественности, дьявольского наваждения, сатанинского совершенства и дикого генетического желания соединения и совокупления невозможности с надеждой и возможности полета, отметающего неизбежное падение. Дикие Кошки Сатаны, алмазной россыпью торжества единения совершенства превосходства и желания держали стальной цепью остановившуюся Волю Верха, упавшего и теряющего ориентирование себя сквозь Вселенную звездного взрыва.
Совершенство адских коллизий самоубийства трезвого ощущения реальности гипнотически гнало желание мотыльков в пламя огненной лавы маяка невозможности.
Ничто не может быть прекрасней чистого, неприкрытого, совершенного Зла, кидающего свои равнодушные блики на безликое Добро, притаившееся в глубине уголка уютности теплого дома света. Добро всегда Есть.
Но абсолютное совершенство - это Зло! Магия полета этой Принцессы тьмы заставляет множество душ творить немыслимые сопоставления и немыслимые совокупления во имя немыслимой бессмысленности самой Принцессы, нисколько не умаляющей её торжества и величия.
Лазурь голубизны темной истомы сумрака желания сковывает коконом Любви Зла мотыльков, летящих на мираж, который всегда на расстоянии взгляда, и всегда рядом. Стоит лишь спрессовать желания роботов в таблетки невозможности ощущения плоти, которой не быть, и ты уже там, во тьме неистовости Кошки Сатаны.
Вампиризм подиума втягивает внимание со сладострастием любовницы, горящей в пламени безумия ночи страсти вне времени и вне разума. Вампиризм подиума сакрален не менее молитвы преклонения перед Смертью. Вампиризм подиума - молитва, воспевающая Жизнь, и столь же отличен от обрядов мирской суеты страха церковного колокола рабства, сколь принят и постижим только душами, отрицающими и Сатану и Создателя, считая себя и тем и другим в одном лице. Вампиризм подиума воспевает священный Гламур как элитное счастье бабочки, горящей в пламени Жизни, и смеющейся Смерти в лицо, как истинной служительнице Добра, вопреки неуемной страсти Зла, несущего свой сумеречный свет готическим облаком счастья одиночества, соединенного с самим собой.
