В такие моменты Лив открывалась исключительно мужчине — и вовсе не через силу, то был очередной искренний порыв. Они могли болтать часами: и о серьёзных вещах, вроде веры в Бога, бесконечности вселенной, пугающей глубине океана, и о чём-то незначительном, вроде двойки Тейлор по химии. И вскоре озабоченность в зелёных, словно самые драгоценные в мире изумруды, глазах девушки отходила на второй план, уступая место влюблённости. Никто и никогда не смотрел на Томаса так, как Лив. В такие моменты он чувствовал себя особенным, будто у него были привилегии, ведь светловолосая выделяла его всегда и во всём. И даже когда они случайно встречались взглядом в школе, она улыбалась ему — так нежно и любяще, как больше не улыбалась никому. В такие моменты ему казалось, будто его планета вращалась вокруг солнца Лив, манимая бешеной силой притяжения, какой не обладала сама Земля.
И, конечно, он замечал, что рядом с ним девушка всегда была какой-то взволнованной и неуклюжей, что забавляло Томаса. И всё это было от абсолютно искренних чувств, от старания показаться лучше, но она не понимала, что для Томаса она уже была идеальной. Только её он видел в комнате, наполненной десятком других людей, когда все остальные будто были стёрты специальным эффектом самой качественной фотокамеры. Только её эмоции и настроение так же влияли и на состояние шатена. Только она могла заставить его вспыхнуть, как спичку, от гнева и уже через пятнадцать секунд вновь тонуть в тихом океане спокойствия. Именно так: Томас был пламенем, а Лив — водой. И рядом с ней любовь не должна была походить на непослушные языки костра, такие манящие и обжигающие. Нет. Рядом с ней любовь была похожа на штиль в открытом океане — таком спокойном и таком бескрайнем. До ужаса бескрайнем.
Именно этим Лив и притягивала, как магнит. Ведь сколько раз Томас не заводил романы с женщинами, у всех у них был какой-то замысел. Кто-то хотел денег, кто-то страсти, кто-то новых впечатлений. И только Лив хотела именно его. Таким, каким он был. Со всеми недостатками и изъянами. И поэтому Томас поклялся самому себе оберегать её. Холить и лелеять. Защищать от любых напастей этого жестокого мира.
И поэтому он кое-как уместился в жёсткое кресло и тщетно пытался уснуть, пока поясница нещадно гудела, а ноги то и дело затекали. Но Томас ни разу не пожаловался. Не сделал ни намёка на то, что терпит неудобства и даже боль. Он был готов вытерпеть всё что угодно, лишь бы Лив чувствовала себя комфортно.
Но вот, посреди необычайно звёздной ночи, от блеска которой не спасали даже плотно задёрнутые занавески, Оливия позвала его к себе. Она хотела этого. А если Лив чего-то хочет, то Том должен, просто обязан это сделать или достать.
Гудок.
Том помнил каждую мелочь, связанную с девушкой: их первый совместный ужин в его квартире, когда он поступил, как настоящий кретин, и заказал китайские блюда, даже не узнав, нравятся ли они девушке. А она была такой красивой в тот вечер! Слегка растрепавшиеся под зимней шапкой и местами мокрые от снега волосы, безразмерное худи, облегающее её аккуратные плечи, морозный румянец, обветренные и такие желанные губы. Она так разнервничалась в присутствии мужчины, что даже с трудом могла поесть, хоть шатен и знал наверняка, что она проголодалась. Но это было так… невинно. Так искренне и так мило…
Гудок.
Томас помнил и её выступление на конференции, а точнее признание в тёплых чувствах. И катание на коньках. Её смех, её танцы, неуклюжесть которых и делала движения совершенными. Каждый поцелуй, каждое объятие. Испуг в глазах Оливии после угроз отца и её дальнейший переезд к Томасу. Благодарность в её взгляде. Их совместные дни и ночи. Ну разве после всего, что между ними было, она могла быть мертва?!
Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети.
Гаджет летит в сторону с бешеной силой, но, к счастью, попадает прямо на диван и остаётся целым, лишь с глухим треском отрикошетив на пол. В ту же секунду на мягкий диван приземлился и Хиддлстон, скрестив руки на груди и уставившись в потолок. В памяти всё ещё всплывают обрывки воспоминаний, все связанные с Лив, отчего что-то внутри болезненно сжимается, а потолок становится расплывчатым от подступивших слёз.
Хотелось подраться. Срочно. Выбить из оппонента всё дерьмо. И желательно, чтобы этим оппонентом был сам Томас.
Ну как ты мог это допустить?! Как мог отпустить её?!
Ведь в ту роковую ночь он прекрасно знал, что вероятнее всего Лив отправится на своё излюбленное место — на мост! Ну разве можно было отпускать её туда в таком состоянии?! Он же обещал заботиться! Обещал оберегать! Но решил дать возможность остыть. Побыть одной. Том и подумать не мог, что Лив решится на такой шаг. Конечно, однажды она обмолвилась словечком о том, что не собиралась жить слишком долго, но тогда Том решил, будто она сказала это специально, с целью сделать больно. Отомстить за то, как Хиддлстон сам обидел её тем вечером! Но он совсем забыл, что Лив — не одна из тех корыстных дам, и никогда не стала бы намеренно делать ему больно!
Наконец, не выдержав напряжения, мужчина подбежал к большому зеркалу круглой формы, висящему в прихожей, и со всей силы ударил по нему кулаком — прямо туда, где пряталось его отражение, отчего сотни острых осколков с треском разлетелись по полу, а руку тут же обожгло огнём с примесью горячей влаги мгновенно проступившей крови.
Тут же перед глазами всплыл безлюдный коридор полицейского участка, по которому угрюмо шагал Хиддлстон, едва волоча ноги, со своего допроса всего-то час назад. За одной из многочисленных дверей вновь послышались знакомые голоса.
— Ну что говорят судмедэксперты? — тихо и даже как-то испуганно спросил самый юный среди прибывших из Олимпии гостей — офицер Блант.
— Ничего нового, — сердито и задумчиво отозвалась сержант Колл, — то, что это самоубийство, было понятно с самого начала. Бедная девочка!
— Всё плохо?
— Конечно, Купер, знал бы ты, в каком виде её нашли! — разозлился капитан Дэвис.
— В каком? — поразился Блант.
— Ты знаешь, что происходит с телами утопленников, Куп? Сначала их кожа становится мягкой и сморщенной, как подушечки пальцев после горячей ванны. Голова лысеет, а гниение происходит неравномерно: лицо становится зелёным и вздутым, а тело резко вздувается и становится гигантским. Мне продолжать?!
— Не надо. Это ужасно…
— А чего ты ждал, Куп? — подала голос Маргарет. — Жизнь — это не красивая картинка в Интернете! Здесь всё не так радужно и эстетично.
Мозг так и вырисовывал эту картину. Когда-то лучезарная и смеющаяся Лив теперь представала безжизненной, опухшей и холодной.
Вслед за зеркалом на пол полетели шкафы, стол, несчастный диван, посуда, баночки с уходовыми средствами в ванной комнате. В квартире царил настоящий погром.
Наконец, приземлившись в одинокое кресло, единственный островок вменяемости, оставшийся в его пристанище, Томас вновь добрался до смартфона, по-прежнему лежавшего на полу гостиной, экран которого покрылся трещиной после удара о твёрдую поверхность паркета. Ещё двум попыткам дозвониться было суждено потерпеть крах, и тогда мужчина принялся вновь и вновь переслушивать сообщение, оставленное на голосовую почту.
— Томас, пожалуйста, перезвони мне. Нужно поговорить. Срочно!
— Томас, пожалуйста, перезвони мне. Нужно поговорить. Срочно!
— Томас, пожалуйста, перезвони мне. Нужно поговорить. Срочно!
Конечно, он не перезвонил ей тогда, хотя Лив этого так ждала. А теперь было поздно. Теперь Том никогда не дозвонится. Никогда не услышит её взволнованный голос.
Если бы только время можно было обернуть вспять! Если бы только он мог заснуть сейчас и затем проснуться, осознав, что всё это было лишь ужасным кошмаром! Тогда бы он ни за что не покидал Лив. Тогда бы он всё время был рядом. Тогда бы помог ей почувствовать себя самой любимой и родной. Тогда бы всё сейчас было хорошо! Тогда бы она не пошла на тот чёртов мост!
Если бы только Томас распознал все сигналы, когда-то казавшиеся лишь невесомым порханием крыльев бабочки, хотя на самом деле вопили громче любой сирены. У Лив не было никого ближе Томаса, и он её подвёл. Не смог спасти. И сделал только хуже.
