Абулшер поклонился и проговорил:
-- Как будет угодно Аллаху. Аллах велик!
Сопровождаемый ординарцем, он вышел.
Полковник долго не мог успокоиться. Перед ним вновь и вновь появлялась
картина -- голова мужчины-туземца припавшая, как будто к сулящему утоление
жажды источнику, к раскрытой розовевшей щели меж бедрами белой женщины.
Женщины, про которую ему так и не удалось ничего выведать. И которая, как он
считал, бросила тень на всех женщин Великобритании.
И опять он почувствовал себя утомленным и сильно постаревшим.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Выйдя из дома, Эвелин подтянула длинные шевровые голенища сапог,
предназначенных для верховой езды, и медленно пошла в сторону ворот.
Весь день она помогала матери, затеявшей менять обивку стен в гостиной,
и сейчас думала, как хорошо будет проскакать несколько миль.
Заметив, что лошади уже приведены, Эвелин ускорила шаги, но вдруг замерла на
месте. Не Абулшер, а кто-то другой держал под уздцы Вулкана и Дэзи. Холодок
тревоги пробежал по ее спине. Почему его нет? Что-то случилось?
Приблизившись к незнакомому ей индусу, она спросила:
-- А что, Абулшер заболел?
-- Нет, мисс-сахиб, он уехал.
-- Уехал?
-- Да, сегодня, мисс-сахиб. Часа три назад.
-- А когда он вернется?
-- Его здесь больше не будет, мисс-сахиб. Он уехал насовсем. Возвратился к
себе на родину.
Эвелин подумала, что сейчас, наверное, она первый раз в жизни упадет в
обморок. Машинально она взяла в руку поводья, вставила ногу в стремя, но
остановилась.
-- Вам плохо, мисс-сахиб?
Голос слуги вывел ее из оцепенения. Ничего не ответив, Эвелин вскочила
на коня и пустила его в галоп.
Индус, который должен был ее сопровождать, с удивлением глядел вслед
удаляющейся всаднице, соображая, что ему предпринять.
Лишь через полчаса ему удалось догнать ее.
* * *
За обедом Эвелин спросила отца, почему у нее новый грум.
Полковник Беллингэм сердито пожал плечами:
-- У Абулшера какие-то семейные дела. Мне доложили об его отъезде. Я всегда
говорил, что на мусульман из северных племен не следует полагаться. Они
могут исправно служить и хорошо работать в течение нескольких лет, а потом
вот так исчезают. Они никогда не бывают по-настоящему верны нам, англичанам.
А вот своему народу, своему племени каждый из них будет верен всегда.
Эвелин слушала, а глаза ее наполнялись слезами. Чтобы скрыть это, она
наклонилась над тарелкой, хотя та была уже пуста.
Да, действительно, у этих людей своеобразное понятие о верности. Она отдала
ему все... Где он еще видел, чтобы белая женщина вела себя так с туземцем? А
был ли он ей благодарен? Уехал, не попрощавшись, не сказав ей ни единого
слова...
Как только стемнело, Эвелин легла в постель, но сон не шел к ней. Она лежала
с закрытыми глазами и представляла себе, что ее ждет. Ухаживания молодых
офицеров, из которых никто не нравился ей. Неизбежное замужество...
Супружеская жизнь с нелюбимым мужем... Дети от него... Она вспомнила, как
могучие руки тхальца обхватывали сзади ее ягодицы и прижимали к себе, как от
этого его уже и так до предела введенный член проникал в ее лоно еще
глубже... Как от этого в глубине ее тела возникала боль, которая была
упоительно сладкой...
Да, он часто вел себя с ней, как неистовый дикарь. Да, она то и дело
чувствовала себя жертвой в его хищных лапах. Но как раз в этой первобытной
неистовости она и нуждалась. И была готова добровольно жертвовать собой.
Женская интуиция говорила Эвелин, что не все еще потеряно, что он еще будет с
ней... Но для этого ей необходимо принять решение... Решение, которое
захлопнет за ней дверь всей ее прежней жизни. Придется проститься со всем,
что ее окружает, к чему она привыкла. Готова ли она к этому?
А чего, собственно, ей жалеть? Пожалуй, единственное, что достойно сожаления,
так это безмятежные дни ее далекого-далекого детства...
Поток детских воспоминаний нахлынул на Эвелин, она заплакала. Вскоре всхлипы
затихли -- она уснула.
* * *
На следующее утро Эвелин проснулась очень рано. Она хорошо выспалась и
ощущала прилив сил. Одела костюм для верховой езды, положила в просторный
карман несколько бисквитов. Она не стала писать никакой записки родителям, а
просто вышла из дома, сознавая, что уходит также и из их жизни...
Она не ожидала, что удастся уйти так легко. Она понятия не имела, куда ей
идти. Но она почему-то была уверена, что стоит ей выйти за пределы военного
городка, как любой из встреченных мусульман-туземцев поможет ей найти дорогу
к Абулшеру.
Эвелин спокойно шла по грязной дороге, с любопытством оглядывая попадавшихся
навстречу женщин, спешивших на рынок. На голове они несли тяжелые корзины,
почти у всех лица были закрыты.
Эвелин была довольна собой, своим решением. С каждым шагом она отдалялась
от людей, которые стали теперь чужими.
Утреннюю тишину прорезал далекий звук трубы. Сигнал "подъем" в гарнизоне.
Отец, наверное, уже встал и побрился. А мать, конечно, спит...
Шоссе вывело Эвелин на перекресток. Перед ней были теперь три дороги.
Сориентировавшись по солнцу, она выбрала ту, которая шла на север.
Она шла уже несколько часов. Солнце поднялось высоко над горизонтом и палило
в полную силу. Эвелин решила остановиться и отдохнуть, пока не спадет жара.
Она не чувствовала ни голода, ни страха, лишь какое-то странное возбуждение.
Сейчас она не думала ни об отце, ни о матери, ни даже об Абулшере. Ее
переполняло чувство свободы. Ведь впервые в жизни она ни от кого и ни от чего
не зависела.
Она отыскала среди густых кустов тенистое место и присела. Сейчас она
наслаждалась одиночеством. Закинув руки за голову, она задремала...
-- Эвелин! Эвелин! Где вы?
Она вздрогнула. Голос был где-то совсем близко. Спрятаться или бежать?
-- Эвелин, не прячьтесь. Я все равно вас найду. Где вы?
Это был Фрэнсис. Эвелин захотелось крикнуть, чтобы он убирался отсюда. Как он
узнал, где она может быть?
Сухие ветки подламывались под тяжестью копыт лошади всего в нескольких
шагах от нее.
-- Эвелин, выходите. Ну, пожалуйста. Со мной никого нет, я один.
