— Я помню то приглашение в почтовом ящике. Не смогла, к сожалению. Была командировка.
— А если бы не командировка, то пришла бы? — Тихо спрашивает и снова внимательно смотрит.
Понятно, к чему клонит. К тому что я никогда с ними никуда не ходила.
Я пожимаю плечами.
— Не знаю. Если бы совсем свободный вечер был, то, может быть, пришла бы.
В этот момент появляется официант с едой. Когда он уходит, Ток прочищает горло и задает вопрос, который я знала, что он спросит.
— Почему в школе ты никогда с нами никуда не ходила?
— Меня родители не отпускали.
— Почему?
— Не знаю. Они очень строго меня воспитывали. Никуда не пускали, ничего не разрешали. А я была слишком послушной дочерью, чтобы обманывать их. Да и так ли мне надо было куда-то с вами ходить? — Я отправляю в рот кусочек краба и смотрю на Илью.
— А почему нет?
— А я многое упустила из-за этого?
— Да нет. Просто в какой-то момент нам всем стало казаться, что ты считаешь нас ниже своего достоинства.
А вот это уже очень смешно. Я начинаю громко смеяться, едва успев проглотить еду.
— Я? Выше вашего достоинства? Ток, прости, но это очень смешно.
— Почему? Ты намеренно с нами никуда не ходила, куда бы мы тебя ни звали. Ни на дни рождения ни к кому не приходила, ни в кино с нами после уроков, ни на школьные дискотеки. Что мы должны были еще думать?
— А зачем вы вообще об этом думали? У вас не было других забот, кроме как гадать, почему Ксюша Малахова никуда с вами не ходит?
Он замялся.
— Ну, мы не то чтобы прямо все время думали об этом. Но периодически вопрос этот возникал.
— Так я же говорила вам всегда, что меня родители не пускают.
— Да, но мы не верили в это. Мы думали, что это бред, чтобы родители настолько ограничивали передвижения своего ребенка. Особенно, когда он уже старшеклассник.
Я тяжело вздохнула.
— К сожалению, это была правда. Меня действительно родители никуда не пускали. Вообще никогда.
— И как они тебе это аргументировали?
— Да никак. Сказано нельзя, значит, нельзя. А я их всегда слушала.
— Но ведь это неправильно запрещать своему ребенку ходить гулять с друзьями.
Мне этот разговор уже порядком надоел. У моих родителей были более чем уважительные причины заставлять меня так жить. К тому же сейчас я считаю эти методы правильными. Ведь единственный раз, когда я куда-то сходила, обернулся для меня варварским лишением девственности, беременностью, выкидышем, дальнейшей невозможностью иметь детей и превращением в беспощадную машину, способную убить. И все по причине человека, сидящего ровно напротив меня и осуждающего моих родителей.
Ненавижу.
— Возможно, если бы мои родители были живы, я бы с ними сейчас поспорила о таких методах воспитания. Но их давно нет, и я люблю их такими, какие они были. — Я говорю это тоном, не допускающим каких-либо дальнейших дискуссий на эту тему.
— Да-да, конечно, — спешит оправдаться. — Я помню, что твоих родителей не стало в самом конце школы. Соболезную.
— Спасибо.
На какое-то время мы замолчали, погрузившись в еду.
— Извини, если мой вопрос покажется тебе бестактным, — тихо начал Илья. — Но а как ты жила совсем без родителей? Тебе хотя бы родственники помогали?
Он говорит это таким участливым голосом, будто действительно переживает, а как я была в 18 лет без папы и мамы, а также хоть какого-то жизненного опыта.
— Нет, у меня нет никаких родственников. Родители оставили мне наследство. Жила на него, когда училась. Потом пошла работать.
— Ясно… — Прожевывает своего ягненка. — А где именно ты работаешь?
— В фирме, которая оказывает услуги перевода.
— И что именно ты переводишь?
— Все, что поручат. Документы, статьи, книги…
— Интересно?
— Не очень, если честно. Раньше я была личным переводчиком первого лица одной крупной компании. Там было интереснее. Было много командировок за границу на переговоры.
Ток немного удивляется.
— В каких странах ты была?
— Много где. Везде в Европе, в Китае, в Японии, несколько раз в Канаде и Америке.
— А в США где была?
— Обычно в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе. — Я на секунду замолкаю, размышляя, говорить или нет. Все же решаю сказать. — Один раз в Бостоне.
Илья цепляется за это.
— В Бостоне? Я восемь лет там прожил, пока учился. Гарвард в Бостоне находится. А где именно ты там была?
Я морщу лоб.
— Не помню точно, это давно было. Но где-то в центре. Это была очень короткая поездка, я не успела осмотреть город.
Ток порывается сказать что-то еще, но в последний момент передумывает. Наверняка хотел ляпнуть что-то типа «могли бы встретиться», но потом, видимо, спохватился. Вспомнил, что не только не дал мне свой американский номер, но еще и очень грубо отшил. Да так грубо, что я потеряла ребенка.
Дальше мы продолжаем непринужденную беседу ни о чем. Илья рассказывает о своей учебе и жизни в Америке, о своих путешествиях. Он мало где был в Европе. В основном только в тех странах, которые успел посетить еще школьником. Живя в США, он путешествовал только по этой стране, а на каникулах ездил исключительно в Россию проведать семью.
Когда мы заканчиваем с ужином, Илья просит счет и расплачивается. А я уже в предвкушении продолжения. Интересно, под каким предлогом он поведет меня в номер гостиницы.
— У тебя есть планы на дальнейший вечер? — Аккуратно интересуется, когда официант уносит счет.
— Нет. А что?
— Составишь мне компанию в «Детский мир» на Лубянке? Тут не далеко. Мне нужно купить крестнику машинку. Я обещал ему. Просто на этой неделе у меня больше не будет возможности туда заехать.
Я, кажется, не верю своим ушам. Он не планирует трахнуть меня этим же вечером?
Дело дрянь. Вдруг он действительно решил просто поужинать со мной, как с бывшей одноклассницей, которую давно не видел? Нужно срочно как-то спасать ситуацию.
— Да, конечно. Без проблем.
Мы возвращаемся в машину, и Илья действительно едет в «Детский мир» на Лубянке. Это огромное многоэтажное здание, полностью заваленное игрушками. Ток с особой скурпулезностью выбирает игрушку. В итоге он покупает не одну машинку, а три. А помимо них еще кучу других игрушек.
Я наблюдаю за всем этим и снова чувствую, как дрожат руки в карманах шубы. У нас мог бы быть свой ребенок, которому он бы так же мог выбирать игрушки. Но он делает это для чужого сына, а не для своего.
— Кто твой крестник? — Спрашиваю его, когда мы стоим в очереди на кассе.
— Сын моих друзей. Ты могла видеть их в ресторане, в котором мы с тобой столкнулись в субботу. Я учился с мамой мальчика в Гарварде. Я был знаком с ней и до этого, но сдружились мы именно во время учебы. А потом она попросила меня покрестить ее сына.
Врет. Это не ребенок Кристины. Она была несчастна и одинока оба раза, что я видела ее с Ильей: тогда в баре Бостона и на свадьбе Селезневой. Значит, возможно, это ребенок спутника Кристины, с которым она была в ресторане.
— Понятно.
Когда Илья расплатился, мы отходим от кассы, но он вдруг резко останавливается и смотрит на меня как бы в нерешительности.
— Тут на самом последнем этаже есть смотровая площадка. Не хочешь подняться? Думаю, будет красивый вид на ночную Москву. — Он спрашивает это очень тихо и очень аккуратно. Как будто боится, что я откажусь.
Нет, еще не все потеряно. Он по-прежнему у меня на крючке.
— Да, с удовольствием, — говорю, улыбаясь, и вижу, как напряжение сходит с его спины. Ток нервничает? Это отлично.
Мы поднимаемся на лифте на последний этаж и выходим на смотровую. Зима, холодно, уже поздно, поэтому людей тут не много. Вид на ночную зимнюю Москву действительно красивый. Весь город светится в украшениях, которые в столице еще не скоро убирают после Нового года.
Мы стоим с Током очень близко друг к другу и смотрим на город.
— Ты любишь Москву? — Вдруг спрашивает меня.
