— Входи, Стефан.
— Добрый день, Ирина Валерьевна. Удивительная штука со мной внизу приключилась —не хотели пропускать.
— Во-первых, можно просто Ира. Во-вторых, что удивительного? Ты же сам в бизнесе. И, насколько я помню, у вас тоже кого попало не пропускают.
— Я не кто попало.
— Ты всего лишь Стефан Хейз. Не мессия, не Бог, не пуп земли. Тогда почему тебя
должны безоговорочно пропускать ко мне? — Подняла на него острый взгляд, резко
контрастировавший с темно-бордовыми губами и яркими стрелками.
— Какая ты стала…
— Сука?
— Это сказала ты, заметь.
— Заметила. У тебя, в отличие от мужлана-братца, есть хоть какое-то чувство такта. Но, черт возьми, ты прав! Я стала сукой. Думаю, причины тебе известны. — Достала пачку
Vogue и подошла к окну. — Чего стоишь? Присаживайся. Это можно сделать и без
разрешения, — стервозно ухмыльнулась и выпустила дым в окно.
Стефану пришлось собрать всё свое самообладание в кулак, хотя он не был склонен к
скандалам и конфликтам. Однако, её показная грубость и высокомерие, сквозившее даже в
движениях пальцев, державших сейчас сигарету, заставляли его становиться похожим на
Макса. Желание обидеть ее словом, задеть за живое, кружило голову. Ему это абсолютно
не нравилось: ни поведение Зары-Иры, ни собственная похожесть на Макса.
— И что ты хотел? — обратилась она к нему, когда он сел. — Узнать, как идут дела с
тендером? Отлично. Скоро пойдете с братцем собирать бутылки. А может, ты хотел узнать, как обстоят дела с флешкой Макса? Ещё лучше! — Виток дыма упорхнул в окно, подхваченный попутным ветром. — Она покорно ждет своего часа.
— Почему ты стала такой?
— Какой? Подробней можно? Мне не совсем ясно, что ты думаешь обо мне, — усмешка
искривила губы.
Стефан понял, что она не играла. Она действительно была стервой. Не могли глаза быть
такими мёртвыми, а лицо — каменным. Он был уверен, дотронься до её губ —почувствуешь арктический холод. Поэтому так легко она язвила и грубила. Потому, что в
душе теперь был камень.
— Такой… Вульгарно красящейся, стервозно себя ведущей, срывающейся на истерики…
— Какие, к черту, истерики?
— Ну, как же… А нож, которым ты пометила Макса? А твоя вступительная речь сейчас?
Поступки истинной истерички. — Мужчина удобно расположился на диване, закинув ногу
на ногу, и следил за её реакцией. Не только она могла быть сукой.
Ирина поменялась в лице. Как он смеет приходить к ней в офис и так себя вести? И без
придурошной семейки Макса настроение было ни к черту. Лёша всё ещё обижался…
— Раз я истеричка — без проблем, могу повторить свой подвиг. — Достала из подставки
тот самый ножик. — Подойди ближе. — Глаза опасно сверкнули.
Стефан сглотнул. Нет, она не сделает этого… Она же не совсем больная. Перед глазами
отчетливо нарисовался порез Макса. Сделает. Она сделает. У неё явно были не все дома. В
этот момент, на этой мысли, он вспомнил ещё кое-что. Не все дома… Зара была из
детдома. Марина когда-то давно рассказывала ему об этом. Он переменился в лице.
Потеря ребенка стала для неё не просто ударом, — контрольным в голову. Макс лишил её
самого дорого и ценного на свете — возможности стать матерью.
— Я тоже из детдома, — неожиданно сказал он, чувствуя родственные связи с этой
женщиной. Он мог понять её, как никто другой. Одиночество и обида текли в их крови, заражая здоровые клетки. И от этого было невозможно избавиться. Всю жизнь они
стремились к счастью, к людям, лишь бы не быть больше одинокими и никому не
нужными. И вот, в итоге, сейчас они вместе смотрели в пропасть. Шаг — и сорвутся.
Ирина побледнела. Что он только что произнес? И зачем?.. Неужели он знал, что она из
детдома? Но ведь её биография была качественно сфабрикована.
— Ира, не нужно сейчас придумывать колкости и обидные слова, не нужно искать по всем
карманам невысказанную грубость. Я тебе не враг. Да, я брат твоего врага. Но сам я —твой друг. Я понимаю, что ты чувствуешь из-за потери ребенка…
— Замолчи! Слышишь, замолчи! — Она отошла обратно к окну, совершая нервные
движения руками. — Что ты можешь понимать? — шепотом спросила она. — Внутри тебя
когда-нибудь жила жизнь? Крохотная, еле различимая жизнь. Но ЖИЗНЬ. Когда-нибудь из
тебя её вырывали? Брали ли твое сердце в ладонь и нагло раздавливали его? Когданибудь… у тебя забирали смысл жизни?! — Её глаза были абсолютно сухими, он это
видел. Голос ни разу не дрогнул. Но каждая черточка лица была искажена болью. Каждая
линия, прорезавшая лицо, отдавала страданием. — Тогда и не говори, что ты понимаешь
меня.
— Да, я никогда не терял ребенка. Но я сам был ребенком, одиноким и крайне несчастным.
И всегда хотел сделать со своей жизнью нечто большее. Детдом ломает людей, отношение
общества не оставляет шанса. Шанс себе должен оставить ты сам. Остальные могут
сколько угодно твердить, что ты недостоин, что ты плох и жалок. Пока ты говоришь себе
обратное — это не так. К чему я… У меня тоже не было смысла жизни. Не поверишь, но
деньги и статус в обществе не дали мне так много, как кто-то может подумать. Марина.
Вот кто стал этим смыслом. И его у меня тоже забрали. Пустота в душе у нас одинаковая.
— Ты из детдома? — Повернулась к нему.
— Да. Лет в пятнадцать меня усыновил Джек и стал мне отцом. Максу тоже.
Точно. Их отец тогда говорил об этом, на том ужине. Давно, правда.
— А с ним что? Он тоже сирота?
— Почти… О его прошлом я распространяться не буду. Спроси сама.
— Нет. Плевать на него. Как ты мог найти с ним общий язык? Он — тьма, а ты — свет.
Никогда не понимала.
— То же самое могу сказать о вас с Мариной. Она — чистейший свет, ты — будто из тьмы.
Но любят ведь вопреки? Жить вопреки сложно, но когда ничего другого не остается, ты
перестаёшь смотреть на условности.
— И как же мне жить дальше? Вопреки? — Она смотрела на него взглядом потерявшегося
котёнка. Он смог достучаться до её души, до самого мяса.
— Именно. Поговори с Максом.
— Мне не о чем с ним говорить.
— Есть. Просто попытайся.
— Не буду! Даже не уговаривай. Зачем ты пришёл? — Ирина замкнулась. Она не позволит
Стефану ковыряться в её боли.
— Хотел спросить у тебя, где можно найти Марину.
— Зачем она тебе? Поезд ушёл, Стефан. Она чужая невеста.
— Невеста?! — Мужчина подался вперёд, выглядя шокированным.
