Метроном Вечности шагал по Вселенной, жмурясь от звездного ветра, недоумевая и пытаясь вспомнить прошлое.
Океан продолжал переливаться фиолетовыми разводами неменяемой Вечности. Картинки калейдоскопа рано или поздно делают повтор, от этого никуда не деться, разве что выбросить калейдоскоп, поэтому Вечность вечная, чтобы ничего никуда не выбрасывать.
Огнемет гахнул пучком пламени, приземлившись точно по назначению, наведенный спутниковой системой навигации.
Всё сгорело.
— Послушай, - спросил командир отряда у медсестры, - скажи мне, они выживут?
Та кареоко полыхнула абортным взглядом, сжатым в пучок броней разрываемых тканей.
— Знаешь, - сказала. - Лучше бы они сдохли сразу. У меня нет больше ничего из морфина или синтетики. Помолчала. Добавила:
— Я им дала настойку мышьяка. Думаю, это поможет. Уже помогло. Я так думаю. - Пробороздила взглядом внутренности. Выговорила:
— Трахни меня сейчас. Быстрей!
Отряд состоял теперь из командира и врача. Все остальные ушли на фронт, где воюют все поколения всех веков.
Ракетные удары закончились в течение суток. Всё закончилось. В Европе, Азии и США.
— Ещё... ещё... я хочу сдохнуть под тобой... Я хочу зачать что-то новое, новое, новое...
Но на Мальдивах цвели цветы! Остров Пасхи и мелкие островки, рассыпанные от Австралии до Японии, тоже благоухали.
Вот там то и началась новая жизнь!
Ах, как хорошо небритые японские негры готовят жареный гопак! Вай, вах, вау... Добил таки сука гламур суку человека разумного. Нечего валяться в гордыне, как лошадь в соломе. Джипиэсы и их точность наведения не нужны голым филиппинским девкам, и тайским проституткам седьмого пола.
Короче, гламур убил много людей. Почти всех. Не всех сразу, но много. Остальные скоро умрут от загрязнения крови.
— Послушай, наверное, мы будем с тобой сваливать. Всё равно все дохлые валяются, - сказал командир врачу.
Та согласно кивнула головой. Прошептала:
— Так романтично... Ты будешь мой навсегда... Да?
— Нет, только до самого конца.
Фиолетовый барьер разорвался колющими иглами пылающих звезд, вечных свидетелей счастья, которое есть.
21
— Как писатель, могу вам сказать только одно - никто не пишет для кого-то, если это не приказы, доносы и репортажи, - проговорил блондин и стал жевать кусочек лимона после рюмки абсента. - Более того, даже доносы пишут в большом смысле себе - показать душе, что ты такое есть. А подобное, что фиксирует Паркер, мне напоминает именно калейдоскоп, где-то у неё и читал. Просто от фонаря крутишь этот калейдоскоп, а там картинки выскакивают. А она, Паркер, от этих картинок счастлива. Или несчастлива. Или просто жива. Или хочет попробовать не жить. Или наоборот. Или и то и другое. Или есть ещё варианты. Или я не прав. Но, скорее прав...
— Знаете, - перебил представитель, - у вас многовато вариантов. Мне кажется, она зашифровала смысл, а ключ или ещё не создала, или потеряла, или его нет.
— Ваша версия подобна моей. Я знаю, что ничего не знаю. Но я лично знаю, зачем мне нужна эта Паркер. Уже говорил вам.
— Чтобы подпитаться сумасшествием не обязательно пить с ней на брудершафт, - сказал представитель. - Достаточно почитать её творчество.
— Может вы и правы, - задумчиво проговорил блондин, закуривая очередную сигарету и туманно вглядываясь в себя. - Есть два типа мышления. Математическое и ассоциативное. Первое создает технологии, дома, мосты, города. Второе создает то, что необходимо для первого.
— А что же это необходимо для первого? - полюбопытствовал представитель, откинувшись в кресле расслабленной волной ненавязчивого любопытства.
Писатель некоторое время молчал, глядя в окно на плещущийся вестерн лебединой паутины влетающей осени. Проговорил, задумчиво вернув взгляд к столу:
— Да вот то, что пишет Паркер. Вернее, как она воспринимает мир. Поэтому недостаточно просто почитать её, чтобы получить окончательную ассоциацию. По крайней мере, мне. Надеюсь, понимаете.
— Немного. У вас проблемы самоанализа. Ваша множественность занялась переделом территории. А главный управляющий отпустил контроль управления, и корабли поплыли в разные стороны. Клеопатра в одну, Марк Антоний в другую, а сражение или идёт, или ещё предстоит, но Октавиан Август уже возглавил империю. Или пытается.
— Да чушь это. Не спекулируйте моим отношением к вам. Я сам имею ассоциативное мышление. И не потому, что конкретика формы мне непонятна, недоступна или сложна. Нет, она мне просто неинтересна как мёртвый продукт, в котором закончилось горение создания. И это горение есть в Паркер, но несопоставимо больше, чем во мне.
— А может, имеет значение, что она женщина?
— Я не знаю. Покажите мне женщину, которая мыслит подобно.
«Танец падающей звезды»
Она танцует вечно и неистово.
Да, да... Поверь, ведь это так.
Её ты сможешь рассмотреть порой, когда мгновение остановить сумеешь, которое стоять не может никогда...
Тонкая полоска алой линии горизонта ширилась в индиговом оформлении призрака волшебства рождения нового дня.
Туман пепельных сумеречных волн ночи неуклонно рассеивался, расползаясь в небытие своей тьмой и очертаниями холода, зыбко бегущего остывающей волной по набережной юности, соскользнувшей в мерцание гранатового ожерелья осознания.
Парусники ветра удачи наполнили паруса и неслись навстречу новому дню, который всё время рядом, пока он есть.
А есть он всегда.
Но иногда уходит в закат, чтобы плакали пышногрудые синицы, провожая улетающих журавлей.
Рассвет тем и есть, что существует закат. Они влюбленная пара. Они не могут друг без друга. Синица нежно щебечет песню любви улетающему журавлю и ждет, ждет, ждет, ждет, ждет исхода горящей юности, протягивающей сквозь себя страстное сознание, встречающее атаку камнепада будущего, врывающегося журавлиным клином моря ожидания ничего из ниоткуда.
