— Хорошо, — кивает Блэйн. — Все остальные — еще раз сначала.
Он поднимает руки.
Мы играем один отрезок, на этот раз безупречно. Каждая нота приносит облегчение, понемногу отдаляя меня от того затруднительного положения, в котором я оказалась таким противоречивым способом. Мне хочется донести это до Блэйна — возможно, когда он пригласит меня на ещё один скучный ужин, где я буду сидеть и есть, пока он будет копаться в телефоне или весь вечер разглагольствовать о том, как тяжело занимать такую высокую престижную должность. Но я не буду. Хорошие девочки не хамят своим боссам.
Мне стоило этого ожидать. Его безжалостностные амбиции — ни для кого не секрет. Ему всего лишь тридцать, и он готов быть самым первым дирижёром и руководителем. Уровень мастерства нашего выступления — это все, от чего он зависит.
Плюс в том, что напряжённая практика — единственное, что успешно уносит мои мысли от рокера-подонка, который трахнул меня пару бессмысленных недель назад. Чтобы я ни делала, те сексуальные мысли возвращаются, нахлынув, когда мои пальцы ловят быструю мелодию.
Боже, я знаю, что сделаю, как только вернусь домой. Мягко вибрирующая виолончель между ног всё только усиливает.
Теперь, переходя к арпеджио, я сосредотачиваюсь на маэстро. Ему идёт тёмный костюм и идеально уложенная прическа. Могу ли я когда-нибудь заинтересоваться этим увлечённым своим делом, грозным, серьезным музыкантом? В конце концов, мы с ним похожи в том, что самозабвенно влюблены в музыку. Мы оба более чем готовы пойти на жертвы, чтобы добраться до вершины. Он дышит, живёт и умрёт ради своей музыки. У этого мужчины имеются амбиции, которые нужно воплотить в жизнь, но его страсть напоминает мне только Дилана. Мы с маэстро оба уходили по вечерам домой в одиночестве и разочарованные.
Если бы Дилан ждал меня дома, о расстройстве можно было забыть. Он наполнил бы меня своим членом и заставил жёстко кончить. Вместо этого мой день заканчивался тем, что я засыпала, представляя, что моя рука — это рука Дилана. Это было не то же самое, и этого было недостаточно.
Прекрати думать о Дилане Сент-Джоне.
Лямка снова сползает.
К счастью, мы заканчиваем и ждём.
— Разберись с этим смычком к следующей репетиции, — обращается маэстро к скрипачу, смычок которого находится в ужасном состоянии. Затем поворачивается к пианисту.
— До в первой октаве, кажется, слабит. Я договорюсь, чтобы кто-нибудь проверил клавишу сегодня вечером.
Карл — пианист — словно расслабился, что дело в инструменте, а не в нём.
Пристальный взгляд Блэйна резко переносится на остальных.
— Репетируем третью партию на этой неделе. Я хочу, чтобы всё было отточено, чётко и без ошибок. Не так, как сегодня, — он сосредотачивается на Кристин. — До-диез, зайдёшь ко мне в кабинет.
Она бледнеет и кивает. Никто ей не позавидует, но то, что он даже не потрудился назвать её по имени, заставляет меня съёжиться. Такое безжалостное игнорирование общепринятых понятий вежливости почти стирает его привлекательность под ноль. Он — определённо не такой раскрепощённый и сексуальный как Дилан, в котором и страсти хоть отбавляй, и которому даже стараться не надо, чтобы стать самым сексуальным парнем в комнате. С Диланом, конечно, было бы намного легче поладить. Страстью нужно делиться, а не побеждать подчинением.
Когда мы заканчиваем, я копаюсь и оказываюсь последней, медленно убирая виолончель перед тем, как подойти к стулу. Блэйн, вероятно, собирается обсудить, каково это — быть частью его оркестра, и любые ожидания, которые у него имеются на мой счёт теперь, когда первая моя неделя осталась позади. Мне придётся ждать, пока он закончит с Кристин.
Ещё одна неделя без Дилана.
Тряхнув головой, поднимаю глаза от нот и вижу, что дверь в кабинет Блэйна открыта, но свет не горит. Он, очевидно, ушёл.
Проклятие.
Сегодня только мой третий день, но я надеялась с ним всё детально обсудить. В его руках моё будущее. Не то, чтобы я стремилась к нему после сегодняшнего происшествия. Его, скорее всего, волнует, кому отдать своё предпочтение, но я не ожидала, что он обратит на меня внимание так, так он сделал сегодня, или что отнесётся к Кристин так неуважительно.
С другой стороны, это в его стиле. Смею ли я винить его? Его жестокостью движет отчаяние.
Поддержка в сфере искусства сокращалась в течение многих лет, таким образом, мы боремся, чтобы вернуться туда, где были, не говоря уже о увеличении размеров спонсорской помощи. Двое из наших спонсоров прекратили свои денежные вливания в этом году по непредвиденным обстоятельствам.
Быть одержимым — неплохо. Это качество, на которое он обратил внимание на моём первом прослушивании. По мнению консервативного совета по делам искусств, против него уже играет его слишком молодой возраст — что к делу не относится, если вам интересно моё мнение — но если он не выступит минимум идеально, то потеряет своё желанное положение. Это ужасно и по большей части именно из-за этого Блэйн настолько агрессивен и требователен к нам. Никто не заботится об оркестре больше, чем он. Когда все партии объединяются, как сегодня, это красиво. Музыка напоминает нам всем, почему мы выбрали сцену.
Но всё-таки страстная музыка заставляет меня думать о Дилане.
Довольно печально. Моему телу серьёзно кое-чего не хватает, отчего я чувствую беспокойство и жажду большего. Я пытаюсь как-то выйти из положения, ищу его онлайн, чтобы увидеть, где он, что делает… и с кем. Последние две недели были длинными. Я тратила время на новую квартиру, распаковку вещей, и игру на виолончели. Но этого недостаточно, чтобы выбросить его из своих мыслей.
А ещё я провела неприличное количество времени со своим вибратором, снова и снова переживая наиболее непристойные моменты между Диланом и мной. У меня не было времени на личную жизнь, но с лихвой хватало, чтобы думать о нём. Из окон моего нового дома открывается потрясающий вид, но каждый раз, когда я играю, развлекая соседей новыми песнями, я представляю только то, как Дилан трахал меня сзади, вжав мою грудь в оконное стекло старой квартиры. Кто угодно мог увидеть нас, и мне было бы плевать.
Провожу руками по лицу, даже сейчас смущаясь того, что делала с Диланом. Тогда я не думала, что кто-то может увидеть меня. Теперь, когда прошло время, неуверенность в моих действиях становилась всё сильнее.
Неверие и в то же время чертова туча фантазий, что мы сделаем это снова. Я не жалею ни о чём, что делала с тем мужчиной. Невидимый жар опаляет кожу, и тяжелый вздох вырывается из лёгких.
— Не обращай внимание на маэстро. Он со всеми такой строгий. Рэйчел, верно?
Поднимаю взгляд на виолончелиста, стоящего рядом, и мысленно благодарю за то, что он неправильно понял моё разочарование, приняв его за рабочее, а не за сексуальное. Передо мной стоит красивый парень, типичный представитель среднего класса, вот только в отличие от их обычного образа, парень передо мной с коротким, светло-каштановым хвостом и жиденькой бородкой, начинающейся сразу под нижней губой. Он выглядит немного старше меня, ему, возможно, тридцать один, и он довольно талантлив, судя по последним трем дням. Он феноменально играет. Жаль, что он не качок и не татуирован. Жаль, что он не Дилан.
Я изображаю улыбку.
— Да.
Ответная улыбка обнажает его белые зубы.
— Если это тебя утешит, ты замечательно играла. Маэстро не смог придраться — и поверь мне, если бы ты сыграла неправильно хоть одну ноту, он бы обвинил в этом нас всех, поэтому спасибо. Я Пол, — он протягивает руку.
Пожимаю её.
— Спасибо, Пол. Он довольно строг.
— Я думаю, что слово «безумный» подойдет лучше.
Его критика в сторону Блэйна заставляет меня чувствовать себя неловко. Даже при том, что в комнате больше никого нет, мне лучше следить за своим языком. Я пожимаю плечами.
— Он кажется жёстким, но он лучший, правильно?
— Просто необходимо, чтобы этому высокомерному засранцу скорее присунули.
