Мишка и Игорь увязались нас (меня и Ленку) провожать. Мы, как дурочки, вцепились друг в дружку, так и ползли домой, мы впереди, ребята сзади.
Мы пытались петь, Ленка хорошо поет, а у меня нет голоса, а потому получалось скверно. Хмель прошел, и когда Ленка с Игорем остановились, так как Ленка уже пришла, мы с Мишкой тоже остановились, долго прощались, наконец они вошли в подъезд, а мы пошли дальше. Обычно Ленка шла домой, а меня провожала до дому вся оставшаяся компания. Мишка слегка обнял меня за плечи. Мы шли молча, была черная, черная ночь, и на душе было хорошо.
У самого дома Мишка вдруг осторожно потянул меня куда-то в сторону от подъезда, я почему-то поддалась, я поняла, что он ведет меня к детскому садику, что находится рядом с моим домом.
— Мне нужно домой, уже поздно — шептала я, но шла, послушная его руке.
— Мы посидим немного, смотри, какая ночь, — прошептал он хрипло, и я не узнала его голоса.
Мы вошли на территорию садика, вдоль всего периметра находились беседки для детей, это были небольшие крытые помещения, где дети играли в непогоду.
Я сама ходила в этот садик и хорошо знала, что в каждой беседке есть стол, больше похожий на кушетку, и я вдруг поняла, почувствовала, что опытный Мишка ведет меня именно туда, в беседку, что он заставит меня сесть на стол, и что там он будет пытаться меня целовать и все такое…
Вспомнилось, что когда-то именно здесь, в беседке садика, мы, шестилетки, нашли странный предмет, очень похожий на надувной шарик, только удлиненный, мальчишки, видимо, больше нас знали о его назначении и стали подбрасывать его, поддевая на палочку, при этом они хихикали, стараясь попасть шариком в нас, девчонок. Уже потом, когда мне было двенадцать, кто-то из подружек объяснил мне назначение этого предмета, тогда я и вспомнила, когда и где впервые его видела. Сейчас воспоминание обожгло меня, потому что я остро почувствовала связь между той резиночкой, беседкой детского сада, черной ночью, и нас с Мишкой, крадущихся по темной аллее. Мне стало немного страшно.
Но я шла, что вело меня, я не знаю, Мишка мне не особенно нравился, но я шла, лишь слегка упираясь. Я схватилась за дверной проем беседки, что-то возражала.
— Посидим здесь, — сказал Мишка и сам сел на низкий столик.
— Не хочу.
— Ну посидим. Ну давай, ну что ты?
Он обнял меня и притянул к себе. Уж лучше бы я села.
Моя грудь оказалась у его лица, и он, неожиданно для меня, слегка приподнялся и поцеловал меня в шею. Меня обдало жаром. Конечно, я целовалась с мальчишками, но ситуация никогда не была такой непредсказуемой и опасной.
Левой рукой он жадно притягивал меня за талию, а его правую руку я почувствовала на бедре, жаркая, мягкая ладонь осторожно скользнула вверх, увлекая за собой подол платья. Я рванулась, но Мишка держал меня крепко, он что-то горячо шептал мне в шею, его ладонь двигалась вверх-вниз, он гладил мои ноги, и я не могла с этим ничего поделать.
— Миша, Миша, пусти меня, не надо, — шептала я.
— Ну позволь, я немножко поласкаю тебя, девочка моя.
— Ты помнешь мне платье, — лепетала я, словно это было главное.
— Ну, я осторожно, ну, пожалуйста.
Его ладонь скользнула по трусикам, прошла вверх по животу, опустилась вниз, остановившись на самом интимном месте. Я изгибалась, я пыталась освободиться, но эта ласка, видимо, была сильнее меня, Мишка прижался еще крепче и, развернув меня рукой, резко усадил на стол. Его лицо оказалось рядом с моим, он наклонился и поцеловал меня, сначала слегка, совсем осторожно, но, почувствовав, что я не сопротивляюсь, страстно впился в мои губы.
Так меня еще никто не целовал, а то, что при этом своей жаркой ладонью он гладил меня там, внизу, все это привело меня в неописуемое состояние.
Он прервал поцелуй, я жадно вдохнула воздух и успела прошептать:
— Боже, что ты со мной делаешь…
— Неужели тебя еще никто не ласкал?
— Пусти, ты бессовестный…
— А как же Лидочка? — я вдруг вспомнила об упорных слухах о том, что Мишка и наша Лидочка, ну, это самое…
— Лидочка само собой…
И тут я резко освободилась от его объятий, я встала со стола и отошла на некоторое расстояние. Лицо мое пылало, тело предательски дрожало, но я нашла силы, я стала хозяйкой положения, он вспомнил о другой, и этим вернул мне разум.
— Пошли домой, — сказала я.
— Посидим еще.
— Уже посидели.
— Давай встретимся завтра.
— Видно будет.
— Ты ведь ни с кем не гуляешь, давай будем вместе.
— Зато ты гуляешь со всеми.
— Ну чего ты разозлилась.
— Ничего, пошли домой.
Он встал, подошел ко мне, осторожно обнял, но теперь мне было не страшно, мы поцеловались, это был совсем не тот поцелуй, что минуту назад.
Мы осторожно и тихо вышли из беседки, он слегка обнимал меня за плечи, я вдохнула всей грудью, я почувствовала, что стала чуть-чуть взрослее. Мы подошли к дому, ярко светила полная луна, и было немного грустно.
— Так мы увидимся завтра?
— Завтра нет.
— А когда?
— Когда-нибудь, — я решила его немного помучить.
— Ну ладно, до свиданья, — он притянул меня к себе и свободной рукой сжал мою грудь.
— Пусти, ты с ума сошел, — я освободилась от его рук и побежала в подъезд.
Заснула я мгновенно и спала, как убитая. Утром я долго думала, как же быть с дневником, но решила, что буду писать все как есть, а там видно будет.
Мне нравятся короткие платья моих одноклассниц. Если кто не понял, я повторю.
Мне нравятся короткие платья моих одноклассниц. Я перестаю писать в тетради, когда некоторые девочки выходят к доске, и наша математичка требует, чтоб начинали писать повыше, так как условие задачи велико. Как я благодарен составителям задач, условие которых велико. Ну еще чуть-чуть, ну еще…
Девочка становится на цыпочки, и я (наверное, не один я) начинаю пожирать глазами открывающуюся картину: короткое платье школьной формы поднимается все выше, обнажая стройные бедра, зимой они обтянуты тонкими чулочками, а сейчас, в мае, наши ножки голые, но неизвестно, что будоражит воображение больше - мелькнувшая застежка чулок или нежная голая кожа.
Но учебный год завершен. Отзвенел выпускной звонок, и мы, теперь девятиклассники, отпущены для летних игр и гулянок. Некоторые, правда, покидают школу, и это грустно.
Мать моя решила (она у меня продавщица, а отец горбатит на заводе), так вот, мать решила, что я должен и отдохнуть, и поработать. Она уже с кем-то договорилась, что я еду вожатым в пионерлагерь. Смешно, еще в прошлом году я был там в качестве пионера. А теперь буду вожатым, это, пожалуй, будет поинтереснее, а главное, свободы будет побольше.
