Эта женщина пришла, чтобы убить ангела… или чтобы отвлечь его?
— Уверяю вас, мадам, — холодно парировала женщина. — Моя девственность не куплена у торговца рыбой. Она настоящая.
И это могло оказаться правдой.
Обстоятельства выгоняли целомудренных и образованных женщин на улицу, равно как беспутных и необразованных.
Все это не имело значения.
Оружие в руках девственницы было таким же смертельным, как и в руках проститутки.
Изогнутый металл обхватил средний палец Габриэля.
— Ну, девочка, тогда сними плащ и покажи нам, что ты там продаешь, — грубо бросил вызов лорд Джеймс Уорд Хант, граф Голберн и министр внутренних дел.
Габриэль не удержался и взглянул на него.
В свете горящих свечей смазанные жиром волосы лоснились, как мазут.
Тень превращала красное в черное.
Наверное, кровь этой женщины будет отливать так же, как волосы министра.
— Я не вижу причин, по которым должна демонстрировать себя, сэр, — спокойно возразила женщина в плаще. — Ценность имеет моя девственность, а не тело.
Ответ оборвал остатки смеха.
Шлюхи, желающие поймать клиента, не отказывались показать себя.
Габриэль знал это, потому что сам был шлюхой больше двенадцати лет.
Одеваясь. Раздеваясь.
Соблазняя. Обольщая.
Казалось, секс был небольшой платой за пищу, одежду и возможность спать в кровати. Поначалу.
В конце он трахался лишь для того, чтобы доказать, что не был шлюхой, которой его выучили быть.
Тот, другой, доказал, что он ошибался.
— Ей-богу, у нее есть для этого основания! — Габриэль сосредоточился на женщине вместо недавно избранного члена парламента, который это прокричал. — Я дам тебе двадцать фунтов, пойдет?
— Девственность женщины — это ее приданое, — спокойно ответила женщина в плаще, поворачиваясь от Майкла к члену парламента. От изменения позы стало видно темный предмет, который она сжимала. Это была сумочка, а не пистолет. — И это все, во что вы оцениваете женскую девственность? Двадцать фунтов? Вы бы также дешево оценили свою дочь или сестру, выдавая их замуж?
Неодобрение сменилось оживлением мужского интереса.
Шлюхи обоих полов никогда не сравнивали себя с благородными клиентами.
Не зависимо от того, как много они требовали за свою плоть.
Задорный смех разрезал свечной полумрак.
Английский джентльмен и лондонская шлюха поднимались вверх по лестнице, обрамляющей салон и устеленной плисовым красным ковром. Одетый в черный фрак покровитель направлял любовницу в шелковом платье с турнюром.
Они достигли согласия, потягивая шампанское, их тела закрепят сделку в спальне наверху.
Тело Габриэля пружинило, готовясь выстрелить из самовзводного револьвера, в то время как жара, ароматы, звуки и виды мужчин с женщинами сдавливали ему яички.
Габриэль не боялся, что может умереть сегодня ночью.
Это может случиться и позже.
Наказанием ему будет видеть смерть Майкла, собственная смерть была бы для него наградой.
За боль, за удовольствие…
— Мадмуазель, я заплачу сто пять фунтов за вашу… невинность, — предложил шелковый мужской голос.
Вспышка узнавания пронзила мозг Габриэля.
В последний раз, когда он слышал этот голос, его обладатель говорил на журчащем французском языке вместо отрывистой английской речи. Габриэль безошибочно знал, кому принадлежал этот голос: второй мужчина сделал ставку на женщину в плаще.
Боковым зрением Габриэль заметил какое-то черно-белое движение.
Голова рефлекторно повернулась направо, сердце забилось, левая рука замерла, ожидание закончилось.
Мужчина в черном фраке склонился над белой шелковой скатертью. Голубые и оранжевые огоньки вспыхнули между концом сигары и конусообразной свечой. Седые волосы блеснули в игре двух цветов, рассеянной завитками дыма.
Это был не тот человек, который предложил сто пять фунтов.
Это был не тот человек, которого Габриэль убьет или погибнет сам от его руки.
Отдаленный звон часов поглотился деревом, стеклом, пульсирующей сексуальностью и ожиданием смерти, ради которой был построен дом Габриэля: Биг Бен отсчитал час, два, три…
— Я предлагаю сто двадцать пять фунтов.
Лысеющая голова сияла, как луна, над блестящей золотой запонкой.
— Я даю сто пятьдесят фунтов.
Искры огня, отражаясь от хрусталя, вспыхивали в темных волосах.
— Mein Got, — воскликнул в середине салона барон Стратгар. Его круглое лицо раскраснелось от алкоголя, а немецкий акцент усилился от волнения. — Я ставлю двести фунтов.
Ощущение напряженной бдительности Майкла стискивало грудь Габриэля, в то время как ожидание того, другого мужчины, скручивало ему живот.
Тихий шепот перерос в приглушенную какофонию, двести голосов терялись в догадках.
В доме Габриэля никогда не устраивали аукционов. Но сейчас он проходил.
Мужчины не выкладывали двести фунтов за женскую девственность. Но Стратгар только что это сделал.
Габриэль приготовился к следующей ставке.
Наблюдая.
Ожидая.
Вспоминая…
…Как впервые прочитал свое имя, написанное Майклом, пока они ожидали, когда день превратится в ночь.
…Как написал свое первое слово — Michael, практикуясь в правописании в промежутках между тем, когда женщины покупали темноволосого ангела, а мужчины приобретали его.
Гадая…
…Когда пропадет потребность в сексе, а он перестанет переживать о том, что никогда не сможет иметь.
…Почему же он не может забыть слова женщины, что когда-нибудь найдет ту, которая доставит ему наслаждение. И таким образом будет вознагражден за все, что успел пережить.
Ожидание закончилось беспокойным движением.
Стремительно поднявшись, отбрасывая назад стул, немецкий барон ринулся огласить свою ставку.
— Я дам вам пятьсот фунтов.
Стратгар замер на середине движения, когда седовласый мужчина сделал свое предложение.
Пристальный взгляд Габриэля переместился со спины седовласого мужчины на блондинку, сидящую напротив него, а затем остановился на мужчине, сидящем за ними.
Сзади волосы того были настолько черны, что мерцали синим отливом.
Габриэлю не нужно было видеть его глаз, чтобы знать, какого они цвета: он видел их каждый раз, когда, засыпая, закрывал свои глаза.
Внезапно весь салон ожил от мужских размышлений и женского недовольства.
Женщине в плаще предложили пятьсот фунтов. И теперь каждый клиент жаждал обладать ею.
Отрывистые голоса раздавались в стремительной последовательности.
