– Аллах великий, – Шахразада с трудом раскрыла глаза. – Герсими, что с тобой?
Только сейчас царица почувствовала ожог удара на щеке.
– Это ты меня ударила, глупая девчонка?
– Да я б тебя и убила, если бы не боялась гнева халифа Шахрияра! Как можешь ты так нас пугать?!
– Не кричи, прекраснейшая…
Шахразада неохотно встала и сделала несколько шагов к окну. Ослепительное солнце заливало дворцовый сад, плавило в своем горниле белые минареты и жухлую зелень кипарисов, скрывая все в зыбком мареве послеполуденного зноя.
– Как долго я спала… Вот уже и полдень позади.
– Полдень?! Да позади уже три полудня…
– Не может быть… – Голос Шахразады вмиг сел. – Три? Ты не путаешь?
– Сестренка, приди же в себя! Три долгих-предолгих дня ты спала столь крепко, что становилось страшно, жива ли ты… Халиф не отходил от ложа ни на шаг, прислушивался к каждому твоему вздоху и стону…
– Как жаль, что я этого не видела…
Герсими с испугом посмотрела на невестку. Похоже, она ожидала каких угодно слов, только не этих.
– …вереница лекарей, – уже куда тише продолжила она, – сменилась за эти дни. Каждый из них предлагал свой способ привести тебя в чувство… И ни у кого не получалось.
«Глупышка, просто я должна была увидеть Великого Змея. Потому и лекари не могли ничего сделать. Я должна была понять, что мир куда больше, чем даже тысяча тысяч рассказов о нем… Я обязана была увидеть это и понять, что моя собственная сказка еще не рассказана!»
– Но кто же разбудил меня? – скорее для вида поинтересовалась царица.
Герсими пожала плечами.
– Ты тяжело вздохнула, когда за дверью послышались рыдания Шахрияра. А потом проговорила, что это удивительное чудо. И раскрыла глаза…
– Выходит, меня привели в чувство рыдания мужа?
– Выходит, так… Его отчаяние и тоска по тебе.
– Но где же он? – Шахразаде вдруг нестерпимо захотелось увидеть халифа, нет, увидеть Шахрияра, разглядеть тоску в его глазах, желание вновь быть рядом с ней. Как тогда, пять долгих лет назад, когда она сказала короткое «согласна».
Герсими отчего-то опустила глаза. А царица услышала раскатистый хохот своего мужа внизу, где-то в глубине сада.
– Рыдания, сестричка? – недобро прищурившись, уточнила Шахразада.
– Клянусь, сестра моя! Он был в отчаянии…
– Должно быть, оттого, что я еще жива… Царица в несколько шагов пересекла огромную опочивальню и распахнула двери.
– Уходи, сестра. Мне нечего тебе сказать. И следует о многом подумать. Разочаруй халифа – после вечерней молитвы я присоединюсь к нему.
Ее невестке ничего не оставалось делать, только как улыбнувшись покинуть покои царицы. Проклиная, впрочем, в душе глупца Шахрияра, у которого не хватило мозгов веселиться чуть менее громко.
Шахразада мерила шагами террасу. Вечерело. Прохлада окутывала мраморные скамьи и ступени, оживляла неумолчный говор фонтанов дворцового сада, дарила долгожданные мгновения радости всему живому. Но не душе царицы. Ибо там царила тьма отчаяния, холодного и беспросветного.
«Куда ушла любовь, которой еще вчера была полна моя жизнь? Отчего я чувствую себя покинутой? Что изменилось вокруг?»
Хотя, должно быть, следовало спросить себя, что изменилось внутри. Ибо ощущение одиночества не могло заполонить душу любимой жены и обожаемой царицы по злому умыслу коварного мага, как не могло быть наслано и злокозненной счастливой соперницей. Все было более чем просто – Шахразада перестала чувствовать душу мужа, перестала слышать его дыхание рядом в каждый миг своей жизни. Более того, она перестала ощущать и его внимание. Зато преотлично рассмотрела, что стала привычным украшением огромного дворца, отрадным, как любимый кальян или позолоченная чашечка для кофе.
– Он ко мне привык.
В этом, казалось, не было ничего дурного. Мы привыкаем ко многому вокруг нас, перестаем замечать и страдаем лишь тогда, когда этой привычной мелочи лишаемся. Но что в этом плохого…
– Он ко мне привык и перестал завоевывать меня… И в этот миг пришло озарение: Шахрияр никогда не завоевывал ее, о нет! Он лишь поддался магии сказок, как поддался магии ее девичьих чар. Он переродился только потому, что поверил в сказки, как верят крошечные малыши. И назвал своей женой не живую женщину, как того хотелось Шахразаде, а ту удивительную сказительницу, которая ему даровала это преображение. И с тех пор любил он, все более привычно и непразднично, эту самую волшебницу. Халифу показалось достаточно тех клятв, даров и обещаний, которые он дал пять лет назад. Теперь можно было о жене уже не думать, перейдя к иным занятиям и заботам.
– Так это я завоевывала его! Я отвоевывала его у проклятия, я подарила ему новую жизнь… Я…
«И что ты, дурочка, получила взамен?»
Ответ на этот вопрос был, увы, царице прекрасно известен: она получила золотую клетку. Как бы прекрасны ни были ее дети, как бы ни обожали ее имя подданные великой Кордовы, сколь бы теплыми чувствами ни согревали друзья… Это все равно была лишь клетка – ибо того, кто в силах подарить свободу, не было рядом. Он ушел, унеся с собой ключ от ее души и ключ от оков, которыми приковал ее к себе.
– И теперь я просто пытаюсь вырваться на свободу…
«Но зачем она тебе? Отчего бы не свернуться калачиком в тепле и не забыть навсегда о пьянящем вкусе собственных решений? Почему бы не насладиться спокойствием размеренной жизни? Принять с удовольствием каждый миг дворцовой жизни и назвать это своей жизнью?…»
Внутренний голос сегодня был необычайно настойчив. Быть может, оттого, что Шахразада услышала довольный хохот мужа. Мужа, который и не думал о ней сейчас. Или давно уже не думал о ней…
– Быть может, мне бы свобода уже и не была нужна. Но мне все так же нужны любовь… внимание… Просто несколько теплых слов, которые может подарить муж жене не оттого, что так принято, а оттого, что ему славно видеть рядом ее лицо, славно слышать ее голос. Что ему радостно наблюдать за тем, как растут дети…
«Зачем? Зачем тебе это?»
– Да затем, что я живая! И хочу ощущать себя живой!
Эхо в полутьме остановило Шахразаду.
– Но отчего я так кричу? Зачем? Быть может, куда лучше будет просто сказать мужу все как есть? Объяснить, чего я лишена? И он, поняв, все исправит?
«Он поймет?! Не смешно… Он не поймет ни твоей тоски, ни твоего желания… Ни даже того, что по его вине ты чувствуешь себя пленницей в собственных покоях, сколь бы роскошны они ни были…»
– Но, быть может, стоит хотя бы попытаться? Раз уж я обещала, что после вечерней молитвы присоединюсь к нему…
