– И… всегда мастурбировала? – Всегда.
– И тебе достаточно только мастурбации? – Достаточно, потому что благодаря мастурбации мне достаточно меня самой.
– Это что – каламбур? – Нет, правда.
– А может, правда в том, что ты попросту не в состоянии любить? – Мастурбация, для меня во всяком случае, – один из способов любить и быть любимой.
– Любить? И быть любимой? Кем? – Любить самое себя и быть любимой самой собою.
– А не лучше ли любить самих себя через любовь к другому? – Сколько сложностей! Мастурбация позволяет любить самих себя напрямую, без посредников.
– Любить кого-то означает преобразовывать мир вокруг нас.
– Каким образом? – Делая его красивее, свободнее, глубже.
– Тогда мастурбация гораздо выше любви.
– Почему? – По-твоему, любовь делает мир красивее, свободнее и глубже. А мастурбация идет еще дальше: она замещает реальный мир другим миром, возможно, менее реальным, но зато абсолютно в нашем вкусе.
– Это не любовь. Любить – значит выйти из самих себя, отождествиться с другим.
– А зачем выходить из самих себя? И потом, онанист любит самого себя, это верно, но поскольку он любит некоего воображаемого себя, действующего в некоем воображаемом мире, то и он выходит из самого себя. В известном смысле онанист выходит из самого себя, оставаясь при этом внутри себя.
Она говорит спокойным, ясным, уверенным голосом, с легким полемическим задором, однако весьма взвешенным: наверняка она хорошенько обдумала то, что собирается сказать, и в любом случае считает себя неуязвимой для возражений собеседника. Такое впечатление, будто это говорит кто-то другой, невесть откуда, а она всего лишь приоткрыла рот, чтобы позволить чужим словам вырываться наружу. Внезапно меня пробирает какая-то мысленная дрожь, тотчас же передающаяся всему телу. Я встаю и принимаюсь расхаживать по гостиной, как всегда чувствуя себя донельзя смешным: лысый, коротконогий недомерок, да еще руки заложил за спину, просунув их между рубашкой и брюками, и щупает собственные голые ягодицы – дурная привычка, перед которой я не в силах устоять в минуты напряженных раздумий.
– Послушай, Ирена, – изрекаю я наконец. – Давай не будем витать в облаках и спустимся на землю, если не возражаешь.
– А я и не витаю в облаках.
– Может, хватит фундировать эту твою «самсебятину»? – Что значит «фундировать»? – В твоем случае это значит, что ты пытаешься подыскать обоснование тому, что является несостоятельным.
– И кто же это «фундирует»? – Ты.
– А как, по-твоему, я должна поступить? – Очень просто: рассказать мне.
– О чем? – Как о чем? О твоей привычке.
– Я же сказала: задавай вопросы. Так задавай. Я расскажу обо всем.
И тут же добавляет: – Да сядь ты, наконец, маячишь, как ненормальный. А я дам тебе что-нибудь выпить Сажусь на диван напротив нее. Ирена встает и размеренными движениями настоящей посольской секретарши подходит к бару, берет стакан, наливает в него виски, бросает два кубика льда, затем в той же последовательности готовит второй напиток. Протягивает мне один стакан, ставит перед собой другой и снова садится.
– Может, ты и прав, – говорит она. – Может, я и впрямь выражалась несколько отвлеченно. Тогда слушай. Ведь ты режиссер, не так ли? – Так.
– Тогда тебе легче будет меня понять, если я скажу, что, в сущности, это как в кино.
– То есть? – Ну что-то вроде киносеанса. Только двойного, а я как бы дважды являюсь зрительницей.
– Прости, но я все равно ничего не понял.
– Иными словами, мастурбация в том виде, в каком я ею занимаюсь, состоит из двух четко разграниченных и одновременных сеансов: на первом я присутствую с закрытыми глазами, в воображении, а на втором – в действительности, если открываю глаза. Первый сеанс, как я уже сказала, – воображаемый, хотя я выступаю в качестве исполнительницы. Второй сеанс я показываю самой себе, в действительности, пока присутствую на первом.
– Извини, у меня, наверное, голова не с того боку затесана, только я никак не врублюсь в этот закидон с двойным сеансом.
– Тогда слушай, как я это делаю. В моей спальне стоит большое трехстворчатое зеркало, перед ним – табурет. Рано утром, когда все еще спят, я встаю с постели и сажусь на этот табурет. Иногда я одета, а чаще голая. Сажусь на табурет и начинаю мастурбировать. Попеременно я просматриваю один из своих внутренних фильмов и смотрю на собственные отражения в створках зеркала. Вот и получается два сеанса: один воображаемый, другой – настоящий, один в моей фантазии, другой – в зеркале. Я одинаково возбуждаюсь от воображаемых сцен и от производимого ими эффекта. И так до самого оргазма. Вместе с оргазмом заканчиваются оба сеанса. После этого я встаю с табурета, занимаюсь домашними делами и отправляюсь на службу.
Ирена молча отпивает из стакана, наклонив голову и глядя на меня исподлобья; она словно желает понять, какое впечатление произвел на собеседника ее рассказ. «Он» тут же вмешивается: «- Спроси-ка, что значит это ее внутреннее кино».
Отвечаю раздраженно: «- Могу себе представить. Обычная клубничка, о которой помышляют онанисты.
– Не, тут особый случай. Спроси, спроси: мне интересно».
Нехотя соглашаюсь: – Ты говорила о внутреннем кино. Прости за любопытство, но мне чисто профессионально хотелось бы знать, в чем заключается это внутреннее кино.
– Как-то раз я попала на киностудию и посмотрела фильм за монтажным столом. Экранчик там малюсенький, зато изображение очень четкое. Кроме того, можно останавливать пленку, отматывать ее назад или прокручивать вперед. Короче, мое внутреннее кино напоминает просмотр фильма на монтажном столе. Я придумываю какую-нибудь историю, короткий сюжет. Потом мастурбирую, проматывая фильм с закрытыми глазами на экране воображения, если можно так выразиться. Останавливаюсь на самых захватывающих кадрах или возвращаюсь назад, чтобы еще раз просмотреть те эпизоды, на которых задержалась недостаточно. Иногда при первом просмотре оргазм не наступает. Тогда я повторяю сеанс.
– И давно ты занимаешься этой… гм… режиссурой? – Не вижу ничего смешного. Да, я действительно режиссер. Хоть и делаю это исключительно для самой себя. Давно ли? Всегда.
– Всегда? – Да, всегда. Самое первое воспоминание относится к восьмилетнему возрасту. Но наверняка это было не в первый раз.
– А не было у тебя до этого какой-нибудь травмы или, может, кто-то из взрослых насильно привил тебе эту преждевременную привычку? – Никто мне ничего не прививал. Очевидно, в первом фильме я выдумала для себя то, что ты называешь травмой. Вообразила, будто со мной произошло то, чего на самом деле не происходило.
