— Немудрено при моей мигрени…
Она приложила руку ко лбу и произнесла те слова, которых я ждал так долго:
— Я бы хотела поехать вместе с тобой на эту твою встречу, но думаю, что мне лучше пойти спать.
Она смотрела на меня спокойным, ничего не выражающим взглядом. Кто бы мог подумать, что за этим по-детски нежным лицом, в этом внешне спокойном теле пылает настоящий пожар страсти.
— Тебя очень огорчит, если придется поехать в Париж одному? — внезапно спросила она.
— Да.
— Хорошо, тогда я постараюсь составить тебе компанию.
Я покачал головой. Я одновременно хотел, чтобы она поехала со мной, и не хотел этого. Безусловно, ее терзали те же противоречивые чувства. Секунды, минуты шли и шли в этой безмолвной, изматывающей борьбе. Наконец она подняла голову и нерешительно сказала:
— Возможно, если мне станет лучше…
— Нет. Если ты останешься, то я поеду поездом, вот и все. Ты же знаешь: терпеть не могу ездить на машине в темноте.
— Ну, если так…
Вновь повисло тягостное молчание. Мы думали каждый о своем и одновременно об одном и том же, хотя Одиль об этом и не догадывалась. Вскоре молчание стало таким тяжелым, что ни один из нас не решался его прервать. Наша судьба была решена, и мы оба это понимали.
Одиль не стала ждать кофе и поднялась в свою комнату. Я остался в гостиной один и, пытаясь отвлечься от навязчивых мыслей, стал просматривать газету. Лишь один раз я вскочил, подумав, что еще есть время все откровенно рассказать Одиль и покончить с этой историей. Все еще можно было исправить. Через час будет поздно, и простое легкомыслие превратится в супружескую измену, как ни парадоксально это звучит. Конечно, там, наверху, она сейчас мечется в тревоге, думал я.
Сейчас, много лет спустя, я вижу, что было пять или шесть моментов, в которые все можно было честно объяснить, уладить и постепенно забыть эту унизительную историю. Но, кажется, ни я, ни она к этому особенно и не стремились. К этому не стремились наши тела. И судьба была явно против такого поворота событий.
В половине десятого я встал и поднялся к ней наверх. Она лежала в постели, свет был погашен. Комната была пропитана сильным ароматом духов, хотя окно было распахнуто настежь. Она, должно быть, надушила все свое тело в предвкушении сладостных моментов свидания. Тут я понял, что для меня она окончательно потеряна, и потерял всякий интерес к своей жене, сосредоточившись исключительно на любовнице.
Я зажег свет. Одежда, которую она сняла, лежала на кресле. Но рядом, на другом кресле, я заметил платье из тонкой шерсти, а на полу стояли сандалии: наряд, приготовленный ею, чтобы помчаться на свидание к уже почти любовнику, как только я уеду.
Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы поцеловать эту женщину. Потом я пошел к двери, но в этот момент она вдруг поднялась на локте и напряженным голосом почти крикнула:
— Рене!
Я вернулся, сделав удивленное лицо, и сказал насмешливым тоном:
— Что стряслось? Ты что — зовешь меня на помощь?
Это был еще один, последний момент, когда она готова была рассказать мне все. Если бы я ей как-то помог, так и произошло бы. Но мы упустили этот последний шанс.
— На помощь? — уже другим, равнодушным голосом переспросила она. — Что за нелепые фантазии! Я просто хотела попросить тебя купить мне сигарет, у меня они вот-вот кончатся.
Больше никаких попыток изменить нашу судьбу мы не сделали.
Я спустился в парк, подошел к калитке и громко хлопнул ею, давая Одиль знать, что я ушел. После этого направился в беседку и стал ждать там свою жену. Сколько времени длилось это ожидание? Не помню. Что я делал в это время, о чем думал — тоже испарилось из памяти.
Где-то пробило десять часов, ждать оставалось недолго. Еще немного — и я овладею собственной женой прямо на полу. И вдруг меня пронзила мысль о том, что она может все-таки устоять и не прийти сюда. Мне следовало бы радоваться, но было поздно: я хотел новую, горящую желанием Одиль, а не прежнюю, покорную и пассивную. И в этот момент послышались ее шаги в парке. Сердце чуть не выскочило у меня из груди.
Несколько секунд Одиль стояла у подножия лестницы — несколько последних секунд колебания. Потом поднялась в беседку и осторожно двинулась вперед в темноте, вытянув вперед руки. Я схватил ее за руку и тут же захлопнул дверь, чтобы свет взошедшей луны не выдал меня. Теперь можно было действовать.
Мы не сказали друг другу ни слова, она порывисто дышала, дрожа от желания, смешанного со страхом. Я обнял ее за талию и понял, что под платьем на ней ничего нет. Бешеное желание охватило меня: желание овладеть этой женщиной и одновременно убить ее.
Не выпуская ее руки из своей, я просунул их ей под платье, и она издала животный стон. Колени ее подогнулись, я вынужден был поддержать ее, чтобы она устояла на ногах. Не знаю, пришла ли бы Лаборду в голову такая изощренная мысль: ласкать женщину не только своей рукой, но и ее собственной рукой. Не пытаясь разжать ее ноги, я продолжал эти изощренные ласки. Одиль повернула голову и прижалась губами к моим губам.
Никогда моя жена меня так не целовала! Поцелуй длился и длился, наши руки уже касались пушистого треугольника внизу ее живота. Меня все еще раздирали противоречивые желания: овладеть и ненавидеть одновременно. Потом наши руки оказались между ее ног, и она стала умолять меня взять ее.
— Ну же, ну же! — стонала она, измученная ожиданием. — Я больше не могу!
Длительные судороги уже сотрясали ее с головы до ног. Она больше не сопротивлялась, она сама начала меня ласкать, причем, более чем смело. И я резко овладел ею. В долгом и хриплом стоне наслаждения она позвала… нет, не меня, другого человека. В бешенстве я усилил натиск и услышал, как моя жена шепчет сквозь новые и новые стоны:
— Никогда не знала… Я не подозревала… Я твоя! Я буду принадлежать только тебе, тебе одному!
Никогда моя жена не дарила мне таких ласк. Где она всему этому научилась? В каких книгах прочитала, в каких снах увидела? Почему она не пыталась так вести себя раньше, до этой «измены»? В течение семи лет она бесстрастно дарила мне свое тело и никогда не забывала напомнить об осторожности, потому что не хотела иметь детей, лишая меня тем самым изрядной доли наслаждения. А извивавшаяся подо мной незнакомка, почувствовав, что я уже на грани, закричала, судорожно вцепившись мне в плечи:
— О, не уходи!
И я в первый раз по-настоящему слился со своей женой в общем экстазе. Я обрел потрясающую любовницу, о какой можно было только мечтать.
Наконец наши объятия разомкнулись, Одиль была совершенно обессилена. И вот теперь мне нужно было следить за каждым своим словом и жестом, чтобы правда не обнаружилась раньше времени. Хотя теперь был именно тот момент, когда она испытала бы самый жгучий стыд, если бы я сбросил с себя маску. А потом, в зависимости от ее поведения, я бы решил: оставить ее или выгнать. Но… обладание этой новой женщиной доставило мне такое наслаждение, что я не решался рисковать и потерять возможность получить еще.
