— Почему сразу о животном? — тут же возмутилась Даша. — Животные как раз нам ничего не должны. А вот каждый человек обязан приносить пользу обществу. Иначе его жизнь просто бессмысленна.
Я даже не нашелся, что ей ответить. Только усмехнулся, не в силах побороть улыбку, без спросу расползающуюся на губах.
— И откуда только ты взялась такая рассудительная?
На том конце провода повисла тишина. Она ничего не ответила. Наверняка опять смутилась.
— Я сегодня, скорее всего, задержусь, — перестав улыбаться, предупредил её, вспомнив о цели своего звонка. — Не знаю, во сколько приеду. Ужинайте с Надей, и ложись спать, не жди меня.
— Хорошо, — звонкие нотки в голосе девушки заметно потускнели. Кажется, она расстроилась.
27
Мы выехали из города, когда начало смеркаться. Очень долго ехали в тишине. Костя не начинал свой рассказ, а я не спешил его об этом просить. Так невовремя разыгралась моя мигрень, и я с трудом мог держать веки открытыми.
Костя был на взводе, я буквально физически ощущал его напряжение, от которого словно незримо искрило в воздухе салона автомобиля. Нам обоим не привыкать ездить на неприятные встречи, чтобы вести неприятные беседы, но сейчас всё не так, как обычно. Таких встреч, как эта, у нас еще не было. По крайней мере, у меня точно не было.
— Ну не томи уже, — в какой-то момент не выдержал и бросил ему, морщась от прострелившей висок острой боли. — Что там за история?
Друг красноречиво выругался, не отрывая сосредоточенного взгляда от лобового стекла, его руки, до этого слегка придерживающие руль, теперь сжались на нём в кулаки.
— Да дерьмовая история, Олег, — брезгливо поморщился он. — Насильники — соседи её, два брата, одному двадцать пять, другому тридцать лет. Младший с матерью своей живет, в соседнем доме с Дашей, старший — через улицу, семья, дети у него, все как положено. Оба бездельники, нигде не работают. Изредка бывает, на заработки уезжают, на север вахтой, потом опять месяцами бухают, пока не припрет. И вот, когда батя у девочки нашей умер, мать её попросила одного из них, того, который по соседству живет, по хозяйству там что-то им помочь. Ну, он пошел помогать и братца с собой прихватил. Тогда они на неё глаз и положили. А потом набухались и пришли, когда матери дома не было. Она их впустила. Ну и все. Понеслась. Потом уже и трезвые к ней ходили. Ты прости, братан, но я подробности рассказывать тебе не буду. Хочешь, они пусть сами тебе все расскажут. Но чисто по-дружески, не советую.
В другой ситуации я бы, наверное, усмехнулся такому совету, но сейчас мышцы лица отказывались двигаться.
— Предлагаешь мне как страусу сраному голову в песок сунуть? — не без усилия разомкнув плотно сжавшуюся челюсть, сухо поинтересовался у друга.
— У вас все так серьезно? — Костя на мгновение оторвал взгляд от дороги и внимательно посмотрел на меня.
— Да, серьезно.
С ней нельзя несерьезно. Я не стал бы с ней несерьезно.
— Хреново, — друг снова устремил хмурый взгляд на дорогу. — Но ты имей в виду, если б не уроды эти, ты её, может, и не встретил бы никогда. Я так понимаю, она от них свалила в ту забегаловку.
— Может, мне им еще спасибо сказать? — ядовито процедил я.
— Да я не к этому… — устало вздохнул Костя. — Ладно, остынь, Олег. Почти приехали.
Мы въехали на территорию какой-то заброшенной базы или склада, в темноте было не разглядеть. Костя припарковался у полуразрушенной входной группы, взял из бардачка свой охотничий фонарь, и мы покинули машину.
После свежего, слегка морозного ночного воздуха сырая затхлость внутри помещения противно била в нос. Мы преодолели несколько длинных коридоров по кромешной тьме, разрезаемой только лучом света от Костиного фонаря, прежде чем нас встретили его люди, которые держали здесь пленников. Один из них открыл нам дверь в их камеру. Это была небольшая обшарпанная комнатка без окон, по периметру которой комьями валялась сухая солома. Электричества, как оказалось, здесь в принципе не было. Свет исходил от двух старых керосиновых ламп, прикрепленных к стене.
Две жалкие фигуры стояли в центре комнаты на коленях, со связанными сзади руками. В полумраке было плохо видно их мерзкие рожи, но я и не горел желанием разглядеть их лучше.
Один из Костиных парней принес и поставил для меня стул, который я перевернул спинкой вперед и сел, растирая пальми одной руки сразу оба своих виска. Головная боль усиливалась и становилась невыносимой.
— Кто бы вы ни были, — по барабанным перепонкам ударил до тошноты противный блеющий голос. — Умоляю, отпустите нас! У меня семья, дети…
— Заткнись, — глухо прорычал из-за моей спины Костя. — И не смей открывать свою пасть, пока тебе не позволят.
— Семья и дети, говоришь? — с презрением произнес в сторону подавшего голос ублюдка.
— Да, две дочери у меня, — торопливо, задыхаясь, забубнила мразь. — Их надо кормить, жена одна не спра…
— А как ты смотришь на то, сука, что я дочерей твоих трахну после того, как ты сдохнешь? — процедил сквозь зубы, не дав ему закончить фразу. — А потом отдам своим ребятам, пусть тоже развлекутся? Что скажешь, мразь?
В комнате на мгновение повисла тишина, потом послышались хлюпающие звуки, и мерзкий блеющий голос снова заголосил:
— Простите меня, прошу вас! Не убивайте! Я же ничего плохого ей не сделал! Она сама была не против! Я только чуть-чуть поуговаривал!
Костя резко вышел из-за моей спины и пнул ублюдка по лицу так, что тот заорал и меленно завалился на бок. Один из его парней тут же подошел и, схватив за шкварник, снова поставил эту мразь на колени.
— Чуть-чуть поуговаривал? — наклонившись к нему, процедил друг. — Может, расскажешь тогда, как псину её зарезал на глазах у девчонки? Это тоже у тебя чуть-чуть считается?
— Эта шавка ему в ногу вцепилась, кусок мяса выдрала, — раздался еще один голос. В отличии от первого он не блеял, а скорее скрежетал. Но в нем безошибочно угадывалось отсутствие страха и сожаления. Похоже второй братец не такой слизняк, как первый. Но меньшей мразью он от этого не выглядит. — Отпустите брата. У него жена, дети. Меня наказывайте, если хотите. Брат не виноват, это я его подбил Дашку трахнуть. А потому что не хер было жопой перед нами крутить! Сама, тварь, ведь так и просилась на хрен. Приехала с города вся такая деловая, расфуфыренная…
Костя тут же переместился от первого брата ко второму и со всей дури пнул его под ребра, заставив согнуться, захрипеть и упасть мордой в пол.
— Что ж, раз ты, падаль, хочешь быть наказанным, я тебе это устрою, — мой голос звучит, как механический. Едва сдерживая себя, чтобы не подняться и не сломать хребет этой мрази, я отворачиваюсь, и смотрю на лампу, в которой завораживает своим мерцанием огонь. Если урод надеется, что благодаря своей героической самоотверженности ему удастся избежать печальной участи, то зря.
— Ты говорил, они тут уже два дня? — обратился я к Косте.
— Да, — обернулся он на меня, глядя с небольшим замешательством. Не сразу понял, к чему вопрос.
— Как быстро сгорает топливо в этих лампах? Чем вы их заправляете? — обратился уже к его парням.
— Да, у нас там бутыль с керосином, — ответил один из бойцов.
— Неси сюда.
— Что вы задумали?! — истерично проблеял первый мерзопакостный голос.
— Как что? Наказать твоего братца, — равнодушно отозвался я. — Он ведь сам об этом попросил.
— Пожалуйста, не надо этого делать! — переходя на панический шепот, запричитал он. — Вы же люди? Не звери? Прошу, не надо! Умоляю!
— Заткнись! — мразь снова получила удар ногой по морде от Кости.
А мне уже принесли тот самый бутыль, я поднялся со стула, подошел ко второму брату и принялся щедро поливать его вонючей жидкостью.
Тот пытался неуклюже уклоняться, отползая к стене, и сыпя отборными ругательствами:
— Суки! Мрази! Чтоб вы сдохли! Твари! Нелюди!
