дочурке угрожали?! – недоумевая обращаюсь к белорусу. – Помнится, лет пять только прошло. Что поменялось? Око за око, разве нет?! И я, кстати, примчался с собственной свадьбы, чтобы помочь тебе. Слова поперек не сказал.
– С тех пор у меня паранойя. Все время кажется, что кто-то из ублюдков выжил и не оставит попыток навредить моей дочери. Не сейчас, так через пару лет. Я ее из виду не выпускаю до сих пор.
– Я вырежу всех. В этом можете даже не сомневаться. Так что если более убедительных возражений нет – прошу не бесить.
Мы обсуждаем еще какие-то детали плана, сгребаем в кучу всю имеющуюся у нас информацию. Друзья продолжают давить на меня, от чего я только раздражаюсь. Ни за что не отступлю! Сдохну, но попыток наказать всех виновных в моей ходке не оставлю. Буду грызть глотки и идти по головам, пока сердце биться не перестанет.
***
– Так что этот умник сказал тебе, детка? – моему возмущению просто нет предела.
Бакир положил глаз на то, что я приберег для себя. Сука! На пушечный выстрел больше не подпущу. Клешни отрежу, если к моему потянет.
Глаза Миланы расширяются. Она не знает, что ответить. По моему взгляду все поняла, по захвату, в какой я ее голову пленил, зажав влажные волосы между пальцев.
У меня внизу все давно готово для блядских удовольствий. Член джинсы норовит порвать, почуяв рядом недосягаемую сучку. Такую нежную, но, сука, порочную до одури. Даже в мешке этом мне башню с нее рвет.
– Говори! – свободной рукой глотку ей сжимаю, запрокидывая голову.
Вся она моя. Не денется никуда. Рано или поздно все равно послушной станет, будет как собака Павлова при виде болта моего слюни пускать, и для дырочек своих его выпрашивать. Главное, сейчас сдержаться. Не испортить все.
– Он не стал отрицать, что это вы родителей убили... – едва слышно пищит девчонка. – Значит...
Я не даю ей договорить:
– Это значит, что болтать не надо с кем попало! – недовольно огрызаюсь прямо ей в лицо. – С этой минуты за пределами моей спальни рта своего не открываешь, ясно?! Ясно, спрашиваю?!
– Да, – слабый писк слетает с губ Миланы, и только тогда я разжимаю захват на шее.
Моя рука скользит вниз по ткани безразмерной хлопковой сорочки, под которой чувствуется тепло обнаженного юного тела.
Я слежу за движением ладони, а потом накрываю маленькую грудь с острыми твердыми сосками.
Это, блядь, больше наготы возбуждает... Когда она там, под стремной тканью спрятана, и не дается в руку кожа к коже.
Напряженную тугую вершинку ладонью перекатываю. А Милана дрожит. Как котеночек маленький от страха зажимается, но дышать чаще начинает. Приятны ей мои развязные ласки.
Нет. Сегодня ее брать нельзя. Это же начнутся сопли, слезы, разозлит меня только. Хотя так хочется, что яйца взорвутся того гляди. Но не могу я как животное с ней поступить. Пожалеть надо. Пусть в себя после смерти родителей придет.
А потом уже от меня не отвертится. Так уж и быть, несколько дней дам. На привыкание. Но разрядка все равно нужна. Как мне, так и Милане.
Убираю руки, отпуская девчонку:
– На кровать ложись! – приказываю ей.
– Я не стану, – тихо, но бойко произносит она.
– Станешь, – утверждаю я. – И не только это. Я за информацию о твоем местонахождении десять лямов спустил, так что просить могу чего вздумается.
Наступаю. Милане ничего не остается, как сделать шаг назад, к кровати. Потом еще один. И еще. До тех пор, пока она не упирается в край матраца.
– Сегодня не трону, – обещаю я ей. – Дам возможность поскорбеть. Но разрядиться тебе надо. Напряжение снять. Так легче станет.
– Просто убейте меня! – шепотом просит глупышка.
– Ни за что, – отвечаю я. – Подыхать даже не думай, пока я все твои дырочки не попробую. Теперь-то меня больше ничего не держит. Так что, как это будет, зависит только от тебя. И вариантов масса.
Легонько толкаю Милану в грудь, и она на кровать падает. Затаив дыхание смотрит на меня. Наверное ждет, что накинусь.
И я бы с радостью. Хочу ее до одержимости! В разных позах и в разные места. По-всякому, только бы грязно и пошло.
Запачкать ее хочу своей похотью. С ног до головы вымазать всю. Чтобы орала подо мной и скулила, просила не останавливаться и драть ее, как последнюю сучку.
– Не бойся, – успокаиваю Милану. – Я лишь помочь хочу. Немного расслабить. Дрочила когда-нибудь?
– Что? – чувствую, как паника начинает брать верх над сознанием девчонки, она прекрасно понимает о чем речь, хоть и делает вид, что не знает.
Я тоже решаю подыграть, притворившись, что мне не все равно:
– Играла со своей киской пальчиками? Хоть раз трогала себя там?
– Что? Нет, – девочка качает головой, будто отмахивается от меня, а выражение ее лица становится таким, точно я спросил о чем-то отвратительном.
Не спеша расстегиваю джинсы, снимаю их, даря себе хоть какое-то облегчение. Стаскиваю футболку, обнажаясь перед Миланой практически полностью.
Член под боксерами нетерпеливо подрагивает, тоже просится на свободу, но это будет лишним. Не оставит девочке никаких шансов.
– Так что? Сделаешь это сама, или надо помочь? – ложусь на бок рядом с девчонкой, сгибаю руку в локте, и опираюсь на нее головой.
– Я не буду ничего делать! Я этого не хочу! – робко заявляет она, с опаской поглядывая на меня.
– Тогда я сам... – кладу руку ей на живот, от чего небольшая грудь вздымается.
Ткань сорочки натягивается, являя моему взору все еще торчащие высокие соски. Мне пиздец как хочется ее разорвать, а тугие вершинки до боли сжать между пальцев.
Зубы стискиваю с такой силой, точно от этого жизнь моя дерьмовая зависит.
Близость пугливой девочки внутри все от похоти выкручивает. Уже сомневаюсь, что член в трусах удержу.
Моя рука скользит ниже, туда, где подол сорочки скрывает от меня самое интересное.
Я отнюдь не ласково веду рукой по телу Миланы. Хочу, чтобы эти прикосновения на ней остались. И сам хочу запомнить ее изгибы.
Она не шевелится. Да я бы и не дал этого сделать, посмей она рыпнуться. Теперь от меня никуда не уйдет. Кончит.
Пальцы подхватывают край ткани. Я тяну сорочку вверх. Оголяю бедра и двигаюсь до
