В кармане снова пиликает сотовый и мы, вчетвером, подскакиваем на кровати.
Отец! Ой, мамочки! Отец! Слава тебе, Господи!
— Да, папа, — радостно блею в трубку. — Как ты там?
Говорю, а у самой из глаз текут слезы. Пытаюсь не всхлипывать.
— Сейчас включу на громкую связь. Мы тут все ждем о тебе вестей!
— Кто это мы? = хрипло и слабо осведомляется отец. — Ты вообще где, Таисия?
— В Париже, пап! Сегодня прилетела. Мы тут все вместе. Твои дочки!
— Ленки? — сипло смеется отец и слегка закашливается. — Вы опять у нас в спальне валяетесь?
— Папа! — начинают в разнобой вопить сестры.
— Цыц, куры, — тихо прекращает гвалт отец и снова обращается ко мне. — Ты с Севой вернулась или сама?
— Меня крестная с Мишелем забрали, пап. А Сева пропал, — всхлипываю я. Ловлю на себе заинтересованные взгляды сестер и тут же слышу отцовскую отповедь.
— Прекрати реветь, дочка. Если твое, то никуда не денется. А если денется, так и не твое.
«Чудесная философия, — думаю я, вместе с сестрами убирая из комнаты следы нашего пребывания. Бреду к себе и, плюхнувшись на кровать, утыкаюсь носом в подушку. Нужно принять душ и переодеться. Но нет сил даже встать. Может и я заболеваю? Закрываю глаза, с ужасом осознавая простой и непреложный факт. Сегодня и ближайшие дни мне предстоит спать одной. А я так привыкла засыпать в объятиях Гаранина. Чувствовать его тепло. Тереться ягодицами о его бедра. Ощущать его руки на своем теле. И любить… любить! Одного его! Всю жизнь!
Снова смотрю на экран. Глухо! Может Сева звонил, а я пропустила? Пролистываю сообщения и звонки. Ни одного пропущенного! И только сейчас понимаю, что такого просто не может быть. Ладно, мы с Мишелем поспешно уехали! Но Гаранин, вернувшись в ресторан, обязательно б позвонил. Пусть даже из вежливости. А если его сбила машина или застрелили на улице, как Мишкиного отца, то тогда бы Маша Гаранина не называла брата дураком. А сообщила бы дурную весть.
Трясущимися руками ищу скрепку в ящике тумбочки. Судорожно шарю рукою по фанерному дну. И выудив дейвас, прилагающийся к айфону, вставляю в маленькое еле заметное отверстие. Вытягиваю слот из айфона. Изумленно гляжу на симку, покоящуюся внутри. Это точно не моя! Та, которую купил Сева и лично вставил в аппарат, была желто-черной. А эта красная с белым яйцом. Другой оператор, блин! Мишель, больше некому! И только в ресторане я оставляла айфон на столе, а сама выходила в туалет. А значит, все было подстроено! Почему я ушла, не дождавшись Севу? Почему дала себя увезти? Как коза на веревочке, блин!
Чувствую, как меня сейчас разорвет от ярости. Бегу вниз, в апартаменты деда, и, влетев в белую гостиную крестной, натыкаюсь на удивленную маму и абсолютно спокойного Армена.
— Где Мишель? — ору, не сдерживаясь. — Я ему сейчас по голове настучу! Кто ему позволил разлучать нас с Севой?!
— Мишель действовал по моему приказу, — без всяких эмоций заявляет Арман де Анвиль. Невозмутимый и властный.
Папа рассказывал мне, как Арман хотел его подставить и забрать меня к себе. Но совершенно случайно влюбился в мою крестную.
— Садись, Таисия, — кивает он на кресло. — Давай поговорим, как взрослые люди. Если к Арсению я претензий не имею, то его младший брат не выдерживает никакой критики. Абсолютно. Он — подлец и ходок. И хоть старший брат его великодушно простил, как твой избранник, Всеволод даже не рассматривается. Он стар для тебя, а тебе еще рано замуж.
— Я люблю его, — упрямо мотаю головой. — Пожалуйста, отпустите меня к нему! Или дайте позвонить… Он же волнуется! Я просто пропала среди бела дня. Нельзя же так с человеком! Я прошу вас! Мама… дедушка! Вы же тоже когда-то были молодыми и тоже любили! Так почему же мне отказываете в этом? Тем более, что папа разрешил!
— Что тебе разрешил отец? — холодно роняет Арман. Смотрит на меня бесстрастно.
— Пойми, Таечка, — бормочет Лилия, — мы хотим тебе самого лучшего будущего. Хорошего мужа.
— Я уже выбрала! — кричу запальчиво. — Почему решаете за меня? Кто вам дал право?
— Формально я — твой опекун, — вздыхает Лилия. — И тебе уже исполнилось восемнадцать лет. Но я всегда считала тебя своей дочкой, Таечка…
— Ну поймите же вы меня! — кричу в отчаянии. — Отпустите, пожалуйста! Я все равно сбегу!
— Ну, это мы еще посмотрим, — мотает головой дед. — Сейчас ступай к себе. Ты сильно меня расстроила, Таис.
— Хорошо! — говорю с вызовом. Поднимаюсь с кресла и будто на деревянных ногах берду к себе. Бесполезно! Меня из дома никто не выпустит… Каждый вход охраняется. А после моей выходки дед точно приставит ко мне конвоира. Остается только…
— Я объявляю голодовку! — заявляю высокопарно. Да еще ногой топаю. Буду только пить воду!
— Попробуй, — отмахивается от меня Арман. — Ты просто не представляешь, как это тяжело.
— А если это не поможет, и воду перестану пить. Умру через неделю.
— Тая, я прошу тебя, — смотрит на меня крестная, но дед перебивает ее.
— Ступай к себе, дурочка! Надеюсь, к утру успокоишься, — флегматично фыркает дед. Его приказы никогда не подвергаются сомнению. У этого человека абсолютная власть в семье. Все прогнутся под волю Армана де Анвиля. Он так привык и не потерпит непослушания. Может лишить ежегодных выплат из трастового фонда, или сам фонд отдать кому-нибудь другому из родственников. Власть деда простирается на всех и на каждого…
— Но только не на меня, — упрямо заявляю я самой себе. Бреду в душ, где с ожесточением тру себя мочалкой. Все пытаюсь сообразить, как поступить дальше. Сдаваться нельзя! Это я знаю точно. Играть с дедом в поддавки опасно. Только стоит согласиться, и уже завтра окажешься где-нибудь на Карибах. Оттуда точно не удерешь! Чувствую, как от теплой воды саднят руки и ноги.
Вот это я расстаралась! Задумалась, блин!
Вываливаюсь из душевой кабины и внимательно смотрю на себя в зеркало.
— Вот так кроликов и разводят, Таисия Викторовна, — слышу я папин голос.
Ну что поделать, если я такая дура?!
— Только сражаться! — говорю своему отражению. Пока не знаю, как, но без боя я точно не дамся.
Накинув халат, выхожу из спальни и тотчас натыкаюсь на прямую спину Лилии. Крестная стоит у окна и задумчиво разглядывает виднеющуюся из-за деревьев верхушку Эйфелевой башни.
— Таечка, — поворачивается ко мне Лили. — Нужно успокоиться и все решить миром. Завтра ты сама проснешься и поймешь, что Сева — не твой человек. Просто и я, и Арман сталкивались с такими людьми. Мы хотим тебя уберечь, доченька…
Вглядываюсь в красивое холеное лицо крестной и внезапно вижу перед собой совершенно чужого человека, не способного прислушаться и понять.
— Я вам не дочь, Лилия Михайловна, — бросаю с вызовом. — И никогда ею не была. А мой отец совершенно не против Севы. Он благословил наш брак! А вас и дедушку я не просила лезть в мою жизнь! Она вас не касается! Понятно?
Перехожу на крик, сжимаю руки в кулаки. Ни разу не леди! Зато крестная, выпрямив и без того безупречную спину, глядит на меня печально и бесстрастно.
— Вполне, — кивает невозмутимо и, развернувшись, стремительно выходит из комнаты. Ни слова попрека или осуждения. Никаких эмоций.
«Холодная стерва, — думаю я, упав на кровать. Реву, сжавшись от отчаяния. Стараниями Лили и деда мы разлучены с Севой навсегда! Связи нет. Да и в дом его теперь никто не пустит! Прав Севочка! Абсолютно прав! Безумная Хуана! Разрушила наше счастье! Гадина!
— Ты чего так кричала? — спрашивает Шарлен, входя ко мне в комнату. За ней, как ни в чем не бывало, тихонечко входят другие Ленки. Мадлен плюхается в кресло, а Элен садится за туалетный столик. С любопытством оглядывает все мои украшения, висящие на фарфоровой руке. А затем вытягивает из вазочки два резных камушка. «Печеньки».
Я не знаю, откуда они взялись. Нашла как-то в вещах Алисии и забрала себе. А потом заметила, когда долго их держишь в руках, то происходит что-то хорошее…
