— Щекотно…
— Неправда, возбуждает — да, а мест, где щекотно, я не касаюсь. Теперь твой пальчик, — он берется за мой мизинец, обматывая той же ниткой.
Пара оборотов и мы привязаны.
— А теперь каждый пальчик.
Теперь нить обходит пальцы моей правой ступни, то ныряя под них, то проходя сверху, вернувшись к мизинцу, Ларс переходит к Бритт и проделывает это же с ее пальцами. Моя подруга ерзает, словно под ней горячая сковорода. Ларс смеется:
— Не вертись, это только начало.
— Чего? — ехидно интересуюсь я, не выдержав напряжения.
— Лекции, — голос серьезен, в глазах такие любимые мной чертенята. — Это самый простой пример, нитку вы можете распутать или просто разрезать сами, но ваши пальцы уже почувствовали нечто… А если тело обнажено и на нем грубая веревка?
— Ларс, но ведь это же больно?!
Я понимаю вопль подруги, грубая веревка на нежной женской коже, вдавливающаяся в тело, конечно, выглядит эротично, но это действительно должно быть больно.
— Боль доставляет только неумелый или не желающий считаться со своей моделью мастер. И боль тоже бывает разная, есть такая, которую захочется испытать снова.
Это я помню, с этим я знакома. Добровольно встать под обжигающий флоггер можно только после хорошей психологической обработки. Хочу ли я повторить? Боюсь, что хочу. Только вслух этого произносить нельзя.
— Ларс… а можно… обвязаться?
Еще одна кандидатка на самосвязывание, зря я не предупредила Ларса, что с Бритт вообще нельзя вести разговоров о связывании и БДСМ. Она в припадке энтузиазма может не только повеситься, но и расчлениться, причем посмертно, дав тему для двух десятков диссертаций. Думаю, Ларс и сам все понимает, почему же не прекращает разговор?
— Самим? Ни в коем случае!
— А… — подруга осторожно косится на меня прежде чем спросить, — ты мог бы?
Бритт боится, что я обижусь на такую просьбу? Нет, я не собственница, хочет вязать, пусть вяжет хоть всех шведок и американок вместе взятых. Только меня пусть не трогает, я поняла, чего не хочу категорически — не хочу быть одной из его моделей. Лучше никем, чем очередной. И поняла, почему не верю теперь ласковому голосу и речам искусителя — я знаю, что у него могут быть другие. Наверное, это глупо, но я действительно не могу делить Ларса ни с кем. Если он не только мой, то моим не будет.
Ларс не успел ответить, я принялась разматывать нитку:
— Ты отвязываться собираешься, бэдээсэмщица?
— Я собираюсь связываться!
Распутав свою часть нитки, я намереваюсь встать, Ларс опережает, рывком вскочив на ноги и протянув руку в помощь. Положение дурацкое, вскочить, как он, я ни за что не смогу, а подниматься сначала на четвереньки или на колени, чтобы потом встать, будет смешно. Приходится принимать руку помощи.
Я едва успеваю подумать, как это Ларсу удается скакать, как акробату, Бритт выдает это же вслух:
— Ух ты! Как это у тебя получается? Выгнулся и уже на ногах! Ну‑ка, покажи еще раз?
Мне очень хочется запустить в Бритт чем‑нибудь, но я понимаю, насколько нелепо это будет выглядеть. Ларс смеется:
— Дед в детстве заставлял на руках ходить, вот так с места вскакивать и еще много что. Но не этот дед стокгольмский, а швейцарский. Такие умения сохраняются на всю жизнь, как способность ездить на велосипеде или плавать. Ты куда? — это уже мне.
Слушать их чириканье по поводу шибари и тому подобного я не намерена. Пусть развлекаются.
Пожимаю плечами:
— Заниматься, мне завтра сдавать работу по Андерсену. А вы тут, — я делаю непонятный, но как мне кажется, изящный жест рукой, — развлекайтесь, детки.
Мол, вам учиться не нужно, я за вас всех отучусь…
Несколько мгновений Ларс внимательно смотрит на меня. Чтобы не выдать своего поганого настроения, я поспешно ретируюсь в свою комнату, демонстративно прихватив ноутбук.
В комнате открываю его снова и пытаюсь если не писать, то хотя бы что‑то прочитать. Усердно читаю страницу за страницей, но немного погодя понимаю две вещи: во‑первых, что ничего не запомнила из прочитанного, во‑вторых, что голосов за дверью не слышно, Ларс и Бритт то ли разбежались, то ли ушли в ее комнату. Этого еще не хватало! Получить в качестве соперницы собственную близкую подругу?!
Если это произойдет, я вообще уеду из Стокгольма. Куда? А вон к отцу в заснеженную Россию, зароюсь в сугроб, потеснив медведя, и буду сосать лапу всем назло.
Не знаю как на кого, а на меня дурное настроение действует весьма положительно в плане повышения работоспособности. Это давно известно: если требуется за два часа сделать двухдневную работу, меня нужно хорошенько разозлить. Мрачное настроение тоже подойдет.
И ревность оказалась кстати. Мои руки порхали над клавиатурой просто сами по себе, я даже не задумывалась, что именно пишу, дав волю подсознанию и решив, что проверю потом.
Мозг вспомнил, что он состоит из двух полушарий, которые принялись работать независимо друг от дружки. Одно диктовало текст моим пальцам, а второе… второе всячески нагнетало эмоции.
Я дура? Да, безусловно! Где еще найдется такая, которая подставит свой зад под флоггер в надежде этим удержать красавца‑миллионера?
Ничего я не надеялась! И на то, что он миллионер мне абсолютно наплевать (это святая правда). И пороть себя позволила вовсе не потому, что хотела как‑то зацепить Ларса. Если честно, то, во‑первых, он открыл мне самой во мне такие заоблачные эмоции и желания, о которых я не подозревала, во‑вторых, надо признаться честно, что влюбилась и действительно надеялась, но на то, что — взаимно.
Ревность мерзкое чувство, об этом я готова кричать всем. Почему те, кто заставляет ревновать, не понимают всех боли и мрака ревности? Выстукивая фразы о Русалочке, я пытаюсь урезонить сама себя. Что за собственнические чувства? Разве Ларс когда‑то клялся мне, что будет верен до гроба, как и я ему тоже? Что за замашки барышни позапрошлого века? Я современная женщина, надо спокойно относиться к его изменам, он имеет право увлекаться другими.
От этих рассуждений становится совсем тошно. Он имеет право, как и я. Но только я не могу не то что увлечься кем‑то, но и заметить кого‑то, кроме Ларса Юханссона. Я безнадежно, навсегда больна этими глазами цвета стали и пляшущими в них искрами лукавства.
Так почему же мне так плохо, ведь Ларс рядом, он окружил меня заботой, как было на острове, это уже не та забота, не диктат, потому что после перенесенного кошмара я сама уже не та. Чего же мне не хватает?
Этот вопрос только вчера мне задавала Бритт.
