«- Не бойся, колокол не разбился. Скоро услышишь, как он зазвонит!» Далее привожу последовавший между нами диалог.
Я. Что ты несешь? Какой там колокол? С чего это ты завелся в восемь утра? Все нормальные люди еще отдыхают. Может, все-таки уймешься и оставишь меня в покое? «Он». Ноги Ирены! Я. Про вчерашнее лучше не напоминай. Все угробил. Изза тебя я, наверное, никогда больше не увижу Ирену Единственную на свете женщину, которую смог бы полюбить. Единственную. Да какое там, что ты понимаешь в любви! «Он». Ноги Ирены! Я. Она расчувствовалась и призналась в том, в чем, вероятнее всего, не признавалась до сих пор никому… А ты, дубина, баранья башка, всешеньки испортил! «Он», Ноги Ирены! Я. Конечно, я ей позвоню. Но вначале хочу убедиться, что ты не подложишь мне очередную свинью своими мерзкими фокусами.
«Он». Ноги Ирены! Я. Я буду любить Ирену, я это чувствую, я в этом уверен. Любить ее – значит стать режиссером, то есть перейти из разряда «ущемленцев» в разряд «возвышенцев». Но чтобы это произошло, ты раз и навсегда должен признать непреложность сублимации.
«Он». Ноги Ирены! Я. Предлагаю тебе договор: ты волен вмешиваться в мои дела при любых обстоятельствах, хотя всякое твое вмешательство все равно несбыточно и обречено на провал. Но в присутствии Ирены – ни звука, как будто тебя вообще не существует.
«Он» Ноги Ирены! Я. Ну так как, согласен с моим условием? «Он» Ноги Ирены! Я. К тебе обращаются, каналья: да или нет? «Он». Ноги Ирены! Я. Да что ты заладил одно и то же, это и есть твой ответ? Все ясно. Придется применить к тебе жесткие меры.
«Он» Ноги Ирены! Я. Я уже давно это решил и все тянул, надеясь, что ты одумаешься. Видно, этого не случится. Ну, как знаешь. К сожалению, я вынужден перейти от слов к делу.
«Он». Ноги Ирены! Я. Сегодня же мы идем к Владимиро, и на этот раз поблажек не жди: выложу все как на духу. Твоя сила – в туманности, скрытности, неопределенности наших отношений. Пролить на них свет здравого смысла означает уничтожить тебя. Тебе же хуже. Заслужил – получи.
Чтобы понять смысл моих угроз, следует знать, что Владимиро – это мой университетский однокашник. Сейчас он работает, точнее (учитывая весьма немногочисленную клиентуру), хотел бы работать психоаналитиком. Вероятно, оттого, что у него нет или почти нет пациентов, Владимиро очень серьезный доктор. С другой стороны, его серьезность, так сказать, гарантирована тем обстоятельством, что сам он представляет собой идеальный случай тяжелого невроза, явно нуждающегося в продолжительном психоаналитическом лечении. Я иду к нему вот еще почему: я убежден, что только Владимиро, будучи невротиком и одновременно специалистом по неврозу, сможет разобраться в моем собственном случае; впрочем, если хорошенько присмотреться, лечить тут, собственно, нечего (в самом деле, так ли уж это ненормально, что вместо одного нас двое?), скорее мне нужно услышать от него дружеский, непредвзятый совет.
Итак, в тот же день, предварительно договорившись по телефону о встрече (поначалу на другом конце провода Владимиро делает вид, будто не знает, куда вклинить мой визит, но потом, естественно, соглашается на предложенный мною час), я отправляюсь к бывшему университетскому товарищу. Живет он бог знает где, на самой окраине, в новом районе. Дороги, а вернее сказать, цементные траншеи проложены здесь между вереницами безликих домов с бессмысленными балконами; магазины с гигантскими витринами заполнены низкосортным товаром; малолитражки выстроились под углом к тротуарам: ни одной приличной машины. Э-хе-хе, Владимиро, не далеко же ты ушел! Я еду к нему впервые. Одно время он жил с родителями, потом женился, переехал и занялся частной практикой. Почему я испытываю удовлетворение от мысли, что Владимиро не преуспел в своем деле? Потому что хотя бы по сравнению с ним не хочу быть «снизу». Я слишком хорошо его знаю и с уверенностью могу сказать, что он тоже «ущемленец», правда другого пошиба, и я даже в мыслях не допускаю, чтобы он был «надо» мной. Я неудачник, и он неудачник; я психованный, и он психованный; я заячья душа, и он заячья душа; так почему же он должен быть «сверху»? Тем не менее, проезжая по людным улицам, я начинаю все сильнее нервничать при мысли о встрече с Владимиро. Как мне вести себя, чтобы с первых минут сбить с него спесь, пусть даже и научную? Подумав, я наконец решаю: я буду столь же научен, как он, больше, чем он. Иначе говоря, вместо одного доктора и одного пациента у нас будет два доктора и один пациент. Владимиро будет одним из докторов, я – другим. А кто же пациент? Разумеется, «он».
Ободренный этим решением, я ставлю свою малолитражку среди прочих малолитражек, припаркованных на пыльной, раздолбанной улице, которую (отмечаю я с ехидством) римский муниципалитет, видимо, позабыл заасфальтировать. Нужная мне квартира находится на четвертом этаже одного из типовых домов. Поднимаюсь на лифте. Выхожу на лестничную площадку: здесь три двери. Квартира Владимиро не может быть очень большой. Звоню. Открывает мне никакая не сестра в белом халате и не очкастая секретарша, а он сам, в рубашке с закатанными рукавами, без галстука, с расстегнутым воротником. Так, значит, он не в состоянии нанять ни сестру, ни секретаршу! Пока мы жмем друг другу руки, бегло осматриваюсь: крошечная прихожая, в углу детская коляска, рядом вешалка. В воздухе разлит аппетитный, но именно что не тонкий запах кухни.
– Рад тебя видеть, – говорит Владимиро, хлопая меня по плечу.
Он ведет себя отнюдь не покровительственно, пожалуй, даже по-дружески, только дружба у него получается какаято особенная, патетическая и нервозная. Вот мы и в кабинете. Квадратная клетушка. Едва хватает места для стола, книжного шкафа и смотровой кушетки. На окне висят две убогонькие зеленые занавески; в просвете виднеется уродливый фасад противоположного дома, утыканного балконами. Кругом чистота и порядок, но при этом во всем чувствуется невыразимая скудость. Не могу отделаться от мысли, что на эту смотровую кушетку никто никогда не ложится. Бедняга Владимиро! Один из тех, у кого, подобно мне, есть ненасытная жена и, конечно, свой «он», – вот эти двое, вступив в сговор, и высасывают из него всю энергию, которая так понадобилась бы Владимиро для пусть робкого начала собственного раскрепощения и возвышения. Однако, в отличие от меня, ему не хватило смелости уйти. Тут уж на невежество не попеняешь, как-никак ученый.
Владимиро усаживается за стол и жестом приглашает меня сесть напротив. Владимиро-высокий и сухопарый. Из закатанных рукавов торчат тощие, щуплые руки. У него короткие, жесткие, темно-русые с прожелтью волосы, цвета пожухлой соломы. Лицо состарившегося подростка пробороздили две печальные морщины, отчего оно кажется перекошенным. Глаза неприятного зеленовато-желтого оттенка, как у собаки. Заостренный нос раздувается широкими ноздрями. Большой рот искривился в выражении горечи. Хотя сейчас семь часов и еще светло, он зажигает мощнейшую лампу и направляет ее прямо мне в лицо. Я тут же реагирую: – Убери свой прожектор. Со мной этот номер не пройдет, я не тот клиент, у которого можно выкачивать по сто-двести тысяч в месяц. Я просто твой старый друг и пришел рассказать о своем случае, вовсе, кстати, не клиническом.
