Разве только...
— А нашему уборщику промыли желудок?
Я посмотрел видео, чтобы проверить, что делает заключенный № 1504. Он держался за выступ окна, пытаясь подтянуться, но не мог даже оторвать ног от земли.
— Игрушка, — сказал Диего.
Он понял, о ком я.
Игрушка, который получил прозвище за то, что делал все, что ему скажет Шэнк, был не старше двадцати двух лет. Он представлял собой тощего наркомана с головой без передних зубов и языком, разрезанным пополам, как у змеи. И то, и другое сделал с ним Шэнк — первое молотком, второе пилой. Он утверждал, что от этого у Игрушки голова стала только лучше.
— А он водил его в клинику?
— Никуда он не ходил. Шэнк сделал все сам. Засунул ему длинную трубку в горло и накачал водой.
— Он просто Бог!
Я не спорю. Но кровь и дерьмо я еще могу вынести, но рвота, которая хлещет как из пушки — это уже выше моих сил. Мне пришлось бежать сюда и обнимать толчок, чтобы успокоить свой желудок.
Я не мог не посмеяться над такой иронией судьбы.
— Игрушка был в довольно плачевном состоянии, — продолжил он, — синющие губы, выпускающие пузыри из слюны, закатившиеся глаза. Это было ужасно.
— Как он сейчас себя чувствует?
Диего нажал несколько кнопок, проверяя обстановку снаружи здания. По ступенькам бродила кошка, которая обнюхивала дверь и терлась о бетонные стены. Мы ничего не имели против котов. Но если бы это было животное, которое копало, его бы безжалостно застрелили. Мы не могли допустить, чтобы здесь что-то копалось, с учетом того, что происходило в подвале.
— Он вроде как на верхнем этаже отсыпается, насколько мне известно, он еще живой.
— Я пойду приготовлю заключенным что-нибудь пожрать, а потом проведаю его.
— Договорились, — согласно кивнул Диего.
Я оставил наблюдение и отправился на кухню. Хотя, сложно было назвать это место так. Это был только холодильник, раковина и несколько шкафов. Не было никаких устройств, чтобы подогреть еду.
В отличие от большинства тюрем, мы не считали, что когда заключенный ест в последний раз, то ему нужно готовить что-то достойное. Поэтому я не напялил на себя гребаный фартук и не готовил для них стейк со свежим салатом. Они ели то, что мы им давали, а мы никогда не подогревали это дерьмо.
Сегодняшний обед — это несколько банок колбасного фарша, который я бросил в миски и разбавил водой, чтобы получилось больше. Затем я добавил немного сухой овсянки и остатки лапши, которую нашел в холодильнике. Положил все это на подносы в столовском стиле, как те, на которых мы ели, когда учились в школе. Добавил небольшие коробочки с молоком и несколько консервированных персиков. Затем положил все подносы на тележку и отправился разносить их.
Большинство заключенных даже не шевелились, когда я открывал их камеры. Они знали, что лучше не дергаться. Я носил по пушке на каждом бедре, и был вдвое крупнее любого из них. Но они со страхом смотрели на меня, их лица багровели, они старались даже не дышать, задаваясь вопросом, не пришел ли я к ним, чтобы продолжить пытки. Они не двигались даже тогда, когда видели поднос с едой. У меня сложилось ощущение, что это происходило только тогда, когда я запирал за собой дверь камеры.
Последней я навестил нашу заключенную. У нас не так часто были телки среди них, может одна в месяц. Эта цыпочка была новенькой. Она прибыла, когда я был в Майами. Она сидела, прижавшись спиной к стене и обхватив руками живот. Черная косметика ручьями стекала по ее щекам, а рыдания эхом отражались от стен.
Но мне хотелось, чтобы она кричала.
Слезы и плач никак не вдохновляли меня, и могли только больше разозлить.
— Жри! — я пододвинул ей поднос. Часть колбасного месива выплеснулась через край и выпала на пол.
— А если я скажу вам, что беременна? Это что-то изменит? — слюни намочили всю нижнюю часть ее лица, когда она открывала рот, ниточки из них тянулись от губы к губе.
Она собиралась стать матерью?
Мне хотелось рассмеяться ей в лицо.
Меня этим не разжалобить.
Я не особо уважал матерей, особенно тех, кто сделал что-то, что привело их сюда.
— Я уже на четвертом месяце. Вот почему я...
— Мне плевать, — прошипел я сквозь зубы, — потому что ничего из того, что ты скажешь, не вытащит тебя отсюда.
— Но мой неродившийся малыш, он не...
— Закрой пасть!
Она практически нажимала на спусковой крючок. Меня мало что выводило из себя. Но сейчас ярость обжигала, будто тысяча комаров жалило одновременно. Если я сейчас не выйду из этой камеры, то она сдохнет через несколько секунд.
— Пожалуйста, — всхлипнула она мне вслед, когда я собрался уходить. — Просто оставьте дверь незапертой, и я уйду сегодня ночью. Вы больше никогда не увидите и не услышите меня.
Мы находились на острове. У нее не было документов и денег, чтобы уехать отсюда. Единственным выходом было уходить вплавь. Но в двухсот метрах от нее океан, который кишит акулами. То, как мы убьем, будет не так страшно и больно.
Хотя, кто знает.
— Я не могу дать тебе возможность сбежать.
Она села прямо, и выглядела более возбужденной, чем следовало бы.
— А у кого же мне тогда попросить дать мне этот шанс?
Я помотал головой, едва сдерживаясь от смеха. Дверь в моей руке просто ждала момента, когда я ее захлопну.
— Ты неправильно меня поняла.
Я вынул ключ из кармана, чтобы запереть дверь.
— Я просто собираюсь убить тебя!
— Ты скотина! — ее крики стали яростными, и она в отчаянии начала бить руками по полу. — Ты собираешься убить ...
— Заткнись! — рявкнул я в ответ, закрывая дверь.
Она даже не чувствовала ответственности за ребенка, и так и не поставила его на первое место, желая тупо спасти свою шкуру. И она хотела, чтобы я пожалел ее?
Я вынужден был ее разочаровать, потому что в моем сердце не было ни капли сочувствия.
Она была бы отвратительной матерью.
Такой, какая была у меня.
Но моя оставила меня, когда мне было двенадцать лет. И если бы Бонд и Шэнк не приняли меня к себе, то я бы просто сдох. Так, вероятно, закончил бы и ее ребенок, если бы она не попала сюда.
— Перестань реветь, — прошептал я ей сквозь решетку, — потому что скоро ты будешь только кричать.
Она подняла поднос с пола и швырнула его в мою сторону, я отошел и услышал, как пластик ударился о цемент.
— Пошел ты! — закричала она, и ее голос стал гораздо громче, чем раньше. — Ненавижу тебя!
Это уже было похоже на крик. Не такой пронзительный, как хотелось бы, но уже достаточный, чтобы немного успокоить меня.
Я застонал, когда выдохнул.
Меня возбуждал этот звук.
Я посмотрел на камеру в коридоре и поднял палец, чтобы Диего понял, что я отправляюсь наверх. Выбежав и забрав из лодки свою сумку, я прошел через переднюю часть дома. Дверь имела несколько замков. Я отпер каждый из них, прежде чем попасть внутрь.
Не успел сделать и нескольких шагов, когда увидел, что творится на нашем диване. Игрушка стоял раком в центре, а Шэнк стоял позади его, имея его в задницу.
— Черт, — сказал я, закрывая глаза руками, — у тебя же есть своя комната, чтобы заниматься этим.
— Прости, Бородач, — произнес Игрушка, — меня просто вырвало на его простыни, поэтому не осталось никакого варианта, кроме этого дивана.
Я не ждал ни извинений, ни какого-либо ответа. Это был дом Шэнка, ровно настолько же, сколько и мой. Но, твою ж мать, теперь каждый раз, сидя тут, я вынужден буду думать о том, что яйца Игрушки были здесь повсюду.
— Я буду в своей комнате, Шэнк. Заглядывай, как закончишь с этим.
Я услышал, как тот проворчал что-то в ответ, прежде чем я закрыл дверь за собой.
Швырнув сумку на пол, я разобрал вещи, повесив чистую одежду в шкаф, а грязную закинув в корзину. Затем рухнул на кровать, уставившись в окно напротив.
Вид из него не сильно отличался от того, что будет в моей новой квартире. Мы построили эту тюрьму прямо на воде. Доступ к океану было одним из наших ключевых требований, когда мы прибыли сюда с Шэнком прощупывать почву. Так было легче выбрасывать останки. Уборщики могли просто загрузить их в лодку, а после выкинуть за борт. Это был также способ, как мы добирались до аэропорта и обратно. Вождение авто было слишком рискованно, а вот океан здесь патрулировали не так, как в Штатах.
