Я противиться не стала. Не до вежливостей, когда живот с дитятком к земле тянет. Страшно, что по глупости могу лишиться его, так и не увидав ни разу пальчики крошечные, да глазки маленькие своей кровиночки.
Всю дорогу до покоев о том лишь и думала, кабы с малышом всё хорошо было. Лежала, боясь шелохнуться, себя, дуру такую, кляла. Далась мне вода та! Хоть из реки буду пить, лишь бы младенчик мой со мной был. До ночи так и лежала, встать боялась, лишь, когда внезапно, зашевелился он в животе, я не выдержала и разрыдалась. От счастья! От облегчения, что хорошо всё с дитятком и рожу я здоровую дочку, себе на радость.
Что буду в косы шёлковые волосы плести, да в платья её наряжать, что будем вместе гулять окрест крепостных стен и научу я её землю слушать, воду чуять, травы распознавать. А когда время придёт, поведаю ей, что нет ничего важнее её, что весь мир в ней, важно лишь дорогу свою найти и идти по ней, не бояться оступиться, потому что рядом с той дорогой я буду идти. А я поймаю её, подняться помогу, коли упадёт.
И легче так стало, как если бы вечно мечущаяся душа моя к берегу прибилась. Стоит один раз представить просто, что потерять могла, и понимаю — ничто того не стоит.
Пять дней владетель земли сей меня вниманием не жаловал. На шестой, по-тихонечку мы закончили работы по рубке скважины позади дворца, на удивление мастеровым, что глядели на меня, как на блаженную, когда вчера на рассвете, Алирик под моим надсмотром принялся магией воду выводить. Два дня возились. Теперь родник бьёт прямо под окнами дворца, что при желании и в озерцо можно обрамить.
Прикрыв глаза, я погружала и вынимала пальцы из теста. Взбивая, сдабривая. Чтобы не только сытость пироги мои людям несли, но и здоровье для тела и бодрость для ума. Утробу набьют они и сами.
А по-другому здесь ветер шумит. Тот же странник, что и в Эстесадо, да только там вторит ему моря шум, здесь же степь усиливает песнь, громче её делает, быстрее, хоть и чуть печальнее. Несёт дыхание мира так далеко, как только сможет. Перепрыгивает через холмы, огибает озёра.
А я словно ветром тем лечу по просторам Ондолии, вижу поля, что к зиме готовы, хоть и половину не уродили того, что могли бы, реки, чьи русла чуть повернуть и зарыхлела бы землицы, а под тем лесом, коли холм приподнять, аккурат деревья укроют деревеньку, и меньше они станут от кочевников страдать, загодя видя приближение их и зовя соседей на подмогу.
Нет здесь хозяйки. И части не даёт землица того, что хочет людям дать, да они просить и брать разучились. Простым запретили — поди, скажи, что по календарю луны поле своё сеешь, на костёр взойдёшь, а магам и вовсе неведома наука эта. Они только подчинять да приручать стихию могут, никак не в унисон жить.
Мурашки побежали по рукам, что открыты. На кухне, вблизи очага, теплее, чем в Итвозе в летний полдень, только дорожку соломенную раскатала, поостереглась босыми ногами на камень пола стать. Пусть я и ведьма, но чем Земля-Мать не шутит. А кожа всё щекотится и зудят пальцы в тесте и ноги сами переминаются — присесть, да к земле воззвать, себе на услужение её поставить, да самой ей в услужение стать.
Нельзя. Есть тут хозяин, что озлобиться может, коли я порядки свои чинить возьмусь.
— Для кого ты стряпаешь? — прозвучало тихо, но зловеще. — Да и нарядилась… — распахнула глаза, отгоняя транс. — О ком думаешь, что улыбаешься так?
— О тебе, чувствовала, что скоро навестишь меня… — глянула на него, как на пороге он стоит, о проход опершись.
И против воли, сама не желая, ещё шире улыбаться начала. От того, что скучала по нему. Ведаю, занят он крепко был, раз не ехал. Да и я не гуляла, и в ожидании не кручинилась.
— Как узнала, что сегодня приеду?
— Иди ближе, покажу, — он и подошёл. Стал рядом, а я шар из теста оставив, руки о себя отёрла и ладонь его к своей груди прижала, — здесь ведала, чувствовала, что не меньше моего ты встречи ждёшь, да дела ко мне не пускают, — широкий нос задышал часто-часто, большой кадык дёрнулся, а пальцы сжали грудь. Моя ладонь сверху легла.
— Ждала, значит?
— Ждала.
— Отчего не написала ни строчки? Да и не крепко ты грустила. Пироги стряпаешь, наряжаешься…
— Так… — я растерялась. Пусть и начала как шутку, что для него всё. Я никак знать не могла, что он явится сегодня. Просто и правда, нравится мне интерес его, любование. Понимала я, что рано аль поздно явится и не желала, чтобы в виде неприглядном он меня застал.
— Али не меня ты ждала? Врёшь мне? — груди стало немного больно от сжатия, но вопреки ожидаемому то не оттолкнуло, наоборот — в животе полыхнуло. — Когда ждут письма пишут, о встрече просят, а не снуют по округе мужикам на забаву, — сквозь зубы, будто сам себя сдерживает.
— Какая ж тут забава? Коли я размером с корову? — усмехнулась, провела ладонью по его щеке. Колючий.
— Не играй со мной, Эля, — схватил, с силой сжал запястье. Потянул руку вниз. — Ты лучше моего ведаешь, что и непраздная — краше всех других, — другая рука его вцепилась в мой подбородок, — али забавляешься так, доводя меня? Характер показываешь — не напишешь сама, не позовёшь. А кабы не приехал я? И дальше бы тебя твой вояка на руках унёс? А поп подсобил бы?
Желваки уже гуляют на скулах, да и весь он какой-то злой, яростный.
— Я испугалась тогда, — вывернулась и прильнула губами к ладони, что миг назад больно сжимала, — за ребёночка, силу не рассчитала… устала, больно стало. Он понёс не как мужчина, как солдат, пойми… А если бы по-другому: один ты у меня господин и над душой и над телом, прекрати изводиться и сомневаться.
глава 21
— Как не изводиться с такими доносами?
— А разве, когда в Итвозе я была, не доносили?
Успокаивается, затихает. Очей не отводит от губ моих, что целуют его ладони.
— Другое то совсем, — тихо молвит. — А когда здесь ты, рядом совсем… мука. Вроде здесь, а всё одно — далеко…
— Близко… — губами невесомо коснулась его губ, — всегда близко…
Поцелуй стал долгим, а ладони мои принялись рубаху с него стягивать. Остальную одежду он уже сам скинул… Провела по каменной спине, что стала влажной, прижимая его к себе ещё ближе. Горячее, прерывистое дыхание, как в бреду. Король мой одним махом задвинул всё в бок с широкого стола, усадил меня.
Поцелуи с губ перекинулись на шею, грудь, которую он из платья выпустил. Руки в растрёпанную, косматую голову — сделать ближе. Острее… Без всякой скромности и стеснения сама ему подставляюсь, понимая — мало! Сколько ни дай — мало.
Поддалась порыву и отстранилась, отнимая грудь, и встретилась с осоловевшим совсем взглядом. Сжала сама полушария, провела по соскам кончиками пальцев, закатила глаза от удовольствия…
— Эля… — наконец он скинул оцепенение и рывком придвинул меня ближе, оставляя так же сидеть.
От удовольствия, когда проник в меня, не выдержала — заскулила, чувствуя долгожданные удары внутри. Волна поднялась и накрыла с головой. Тяжёлый взгляд из-под полуприкрытых век, быстрые толчки, частое громкое дыхание — не одной мне хорошо…
Пик, который был так близко настал неожиданно, обескураживающе… Файлирс не дал мне им насладиться, догнал меня в один миг.
— Пойдём в опочивальню… я до самого утра нынче…
Так и повелось — частые встречи, когда на ночь он мог остаться, а когда и прилетал один, под покровом ночи, десять минут имея меж делами.
Мягко поднимал ту тему, что всё удобнее стало бы, коли в его дворце я была, подле него, да не настаивал. И сам понимал, каково там мне будет…
По каждому облетающему двор листочку я видела, как отступает осень, уступая место зиме. То, что пора мне ехать понимали оба — король и я.
Разговор подняла лишь однажды, на что услышала:
— До родов надобно здесь побыть, — он весь напрягся, словно к битве готовясь. — Наследника народу надобно будет показать.
— А коли наследница?
— И наследницу. Кто бы ни родился — то моя кровь и всё по уму требуется обставить, чтобы всё положенное у них было.
