Студент осушил бокал вина и смущенно произнес:
— Похоже, ваш младший собутыльник осквернил слух гостей.
— Когда сочетается талант к винопийству с поэтическим даром, прекрасно получается.
— Ну а теперь вы, старший брат Ван. Ваш черед, — сказал Цю Чунь.
И Ван Шичунь прочел так:
Закатные блики
на воду легли.
Ворота закрыты,
и замерли вдруг корабли.
Полуночный колокол
вдали прозвонил,
и лунный свет
это море садов
пеленою светлой укрыл.
Он тоже осушил бокал вина.
— Как хорошо вы сказали! — сказал Юэшэн. — Давно не внимал вам, а ныне ваш талант возмужал и много ярче прежнего. Какое величие! Вы превзошли самого себя!
Черед дошел до Цю Чуня. Тот поднялся и прочел так:
Ворота, ворота Лояна —
нет им числа.
Река струит воды,
быстра и светла.
Не хватит и жизни,
осмотреть все окрест.
Красавицы бродят по дамбе —
украшение здешних мест.
Цю Чунь тоже осушил до дна бокал.
— Я просто посмешище на этом собрании, — сказал он. — Мои стихи никуда не годятся.
— Не нахожу, — ответил ему студент. — Картина, вами нарисованная, пронизана чувством, а в ритме слышны мерные удары каменного гонга. Теперь черед Фэн Хаохао.
Та стала отнекиваться:
— Нет. Пусть лучше начнет Паньпань.
— Этот разговор напоминает длинное предисловие. Зачем тянуть время? — заметил кто-то.
— Хотите посмеяться надо мной? Ну ладно. — Паньпань встала и прочла:
Сады и дворцы Лояна —
дорога меж них одна.
Стража с колотушками
бродит по ней до утра.
Красавиц любят в лодках,
их любят и в садах.
А тот, кто самый ловкий,
ночует в теремах.
— Похоже, не только слух гостей осквернила, но и досадила их взору, — сказала она.
— У тебя, — сказал ей студент, — настоящий талант. Все поздравили ее, также найдя ее необыкновенно даровитой. Велели сказать слово Фэн Хаохао.
— Повинуюсь, — ответила та и прочла:
Из перьев зимородка
заколка — в цвет наряда.
Брожу одна
по улицам Лояна.
В тени дерев
любуюсь красками цветов.
Закатной порой на реке
встречаю удальцов.
Студент был восхищен и горячо ей аплодировал. Девицы — прехорошенькие чаровницы в шелках — вполне соответствовали своей славе и на многих пирах были подлинным украшением собрания. Услышав похвалу из уст студента, каждая из прелестниц одарила его долгим взглядом: так катит воды стылая река осенней порой. Студент был изрядно пьян. Он уставился на девушек, не в силах отвести взгляд: пылал страстью, точно костер. Подумал про себя: «Как славно было бы хотя бы с одной из них провести ночь». Между тем празднество затянулось, все были сыты и порядочно пьяны. День сходил на нет, и начало темнеть. На небе высыпали звезды. Цю Чунь на правах хозяина радостно возгласил:
— Прошу господина Юэшэна посетить вместе с нами гнездышко девиц, как говорится в таких случаях, «вкусить аромат», предавшись любовной радости.
— Я так налит вином, — ответил тот, — и еще не воздал вам за угощение сторицей, потому пристойно ли принимать второй подарок?
— А разве не с вами мы заключили союз побратимства? — заметил Ван Шичунь. — Если не последуете нашему слову — мы не друзья навек.
— Господин Фын! — вмешался Цю Чунь. — Здесь вы все равно что в доме нашего драгоценного старшего брата, потому не препятствуйте его добродеянию. Где мы сейчас? Все равно что в заброшенном захолустье. И давайте позволим себе немного радости. Так что не отнекивайтесь и не отталкивайте руку, вам протягиваемую.
Студент под напором друзей вынужден был дать согласие. Промолвил:
— Много благодарен за оказанное благодеяние, сторицей отплачу за расположение ко мне.
И с этими словами он велел слуге Фынлу отправляться к госпоже Лань и сказать, что он задержится.
А Ван Шичунь, студент и другие, весело пошучивая друг над другом, отправились туда, куда собрались. И в скором времени они уже были в переулке Цзиньсюфан, а именно в заведении «Сад наслаждений». Фэн Хаохао и ее подруга Паньпань уже приветствовали их. Ван Шичунь, Сюэ Нань и Хань Тянью, упившись вином, решили:
— Нам нет нужды здесь оставаться. Жара непомерная, и мы вас покинем. Завтра увидимся. Цю Чунь и вы, господин Фын, оставайтесь. — И с этими словами приятели удалились. Цю Чунь потащил Паньпань в заднюю комнату. Студент и Хаохао приютились в другой. Служанка принесла им чаю. Те выпили чаю, а потом сняли верхнее платье и возлегли на циновке из крапчатого бамбука тонкой выделки. Он привлек ее к себе и обнял. Хаохао возжелала его любви и быстро стянула с себя нижнее платье. Она была нежна, и ее кожа сияла, точно застывший жир. В бликах луны тело светлело, словно кусок драгоценного нефрита. Она высоко воздела «золотые лотосы» и открыла ему вход в то место, которое за красоту и пышность подчас именуют нефритовым чертогом. Нежная прелесть певички очаровала студента и вдохновила. Он положил на язык снадобье весенних радостей[35] и гордо торчащее орудие любви направил точно по назначению. Почувствовав в себе его жезл, она сделала легкое движение и заглубила его до предела. Ощущение полноты лона доставило ей невыразимое удовольствие. Янское орудие само двигалось в ней и, казалось, жило своей независимой жизнью. Оно то выстреливало в нее, то сжималось до самого малого. Заполучив эту драгоценность, Хаохао подумала: «Я ведь знаю всех самых знаменитых повес и гуляк округи, но из них, даже самые шустрые, после десятого раза скисали. А этот не знает отдыха». Хотя студент недвижно лежал на певичке, его плоть беспрестанно двигалась в ней. Скоро ее нутро запылало, точно внутри у нее находилась жаровня. Его плоть двигалась и жила в ней сама по себе, и чем больше он так делал, тем длиннее становилось удилище. Вдохновленная и радостная, певичка спросила его:
— Господин Фын? Вы, похоже, среди тысячи один такой? Наверное, еще в прежнем перерождении владели ключом к душе вашей рабыни. Я прямо-таки размякла под вами. Никогда со мной такого не было.
— Посмотри на этот драгоценный ключ!
Хаохао приподнялась и, увидев то, что он вытащил, ахнула и воскликнула:
— Ай-яй! Потомок заячьего племени! Да с этой штуковиной ты прекрасный работник во всяком хозяйстве! Да в нем семь-восемь цуней! С тех пор как я вступила туда, где «стелется над цветами туман», не ведала, что на свете существуют подобные экземпляры. То-то мне так отрадно. Прошу вас, верните его на прежнее место!
