Между тем решающий день – день выступления моих друзей – приближался. Да и в городе чувствовалось желание перемен: к этому сводились почти все разговоры, и тем не менее я оказался более проницательным политиком, чем сенаторы, и когда они уже радостно потирали руки в предвкушении победы, понял, что ветер подул в другую сторону; я часами бродил по Стокгольму, вступая в разговоры с самыми разными людьми, и обнаружил, что большинство населения останется верным королю и роялистам; из чего можно было сделать только один вывод: сенаторская революция заранее обречена на провал. Тогда, верный принципам эгоизма и злодейства, которые помогали мне всю жизнь, я решил перебежать в другой лагерь и самым бесчеловечным образом предать тех, кто оказал мне приют. Потому лишь, что они оказались слабее – в этом не было никакого сомнения; дело вовсе не в том, что на одной стороне было добро, а на другой – зло: решающим фактором выступила сила, и я хотел быть в лагере сильных. Я без колебаний остался бы с сенаторами (тем более, что они олицетворяли в моих глазах порок), будь сила на их стороне, но, увы, это было не так, и я стал предателем. Разумеется, я поступил подло – пусть будет так. Но подлость ничего для меня не значила, ибо в ней заключалось моё благосостояние и даже личная безопасность. Человек рождается искать на земле свое счастье – и иной цели у него нет; все пустые рассуждения на эту тему, все предрассудки, мешающие этому, должны быть отвергнуты, так как не уважение других делает человека счастливым; счастлив он только тогда, когда сам уважает себя, и, действуя во благо свое, каким бы путем он не добивался его, человек никогда не потеряет уважение к самому себе.
Я попросил у Густава приватной аудиенции и, получив ее, рассказал королю обо всем; я назвал имена людей, которые поклялись свергнуть его с трона; я дал ему слово не уезжать из Стокгольма до тех пор, пока он не обнаружит заговор, и попросил не более миллиона в качестве награды, если мой донос подтвердится, если же нет, я был готов к пожизненному заключению. Бдительность монарха благодаря моим разоблачениям предотвратила катастрофу. В тот день, когда должно было начаться восстание, Густав ещё до рассвета был в седле; он послал верных людей по домам заговорщиков, арестовал ненадежных военачальников, захватил арсенал и при всем при том не пролил ни капли крови. Это было совсем не то, на что я рассчитывал, заранее предвкушая кровавые последствия своего предательства. Я также встал вместе с солнцем и вышел на улицу посмотреть, как полетят головы заговорщиков, но глупый Густав лишил меня этого зрелища. И ужас охватил меня. Как жалел я о том, что порвал с теми, кто по крайней мере залил бы королевство кровью. Никогда до того я не был так разочарован: ведь этого принца обвиняли в деспотизме, а он оказался смиренным ягненком, когда я дал ему в руки средство и случай укрепить свою тиранию! И я призвал чуму на его голову!
– Попомните мои слова, – говорил я тем немногим, кто соглашался выслушать меня, – что ваш принц ставит под угрозу свое будущее, вместо того чтобы воспользоваться этой редкой возможностью и водрузить свой скипетр на горе трупов. Коротким будет его царствование, поверьте мне, и конец его будет плачевным {В 1789 г. он погиб от руки некоего Анерсгрема. (Прим. автора)}.
Тем не менее мне не пришлось напоминать ему о его обещании: Густав сам вызвал меня во дворец и вместе с миллионом крон дал мне приказ немедленно убираться из его владений.
– Я плачу предателям, – сказал он, – они бывают полезны, но я их презираю и, как только они сделают свое дело, предпочитаю не видеть их больше.
Какая мне разница, подумал я, уехать или остаться, какая мне разница, будет ли этот мужлан уважать или презирать меня: он заплатил мне, и больше мне ничего от него не нужно. Что же до его слов, не ему судить меня: я получаю наслаждение от предательства и в скором времени ещё немало совершу их. Вот с такими мыслями десять минут спустя я пришел к Стено.
– Это сделала моя жена, – заявил я ему, – она – настоящее чудовище; я только что узнал обо всем и о том, что она получила деньги за свое ужасное предательство. Из-за неё я получил приказ покинуть Швецию, и мне придется его выполнить. Но прежде я бы хотел рассчитаться с ней. В городе все спокойно, и ничто не помешает нам встретиться нынче вечером и наказать злодейку. Это все, о чем я прошу вас.
Стено согласился. Я привел Эмму на собрание Общества, ничего не сказав ей. Все присутствующие – и мужчины и женщины – яростно накинулись на неё и единодушно приговорили к самой жестокой смерти. Эмма, остолбеневшая от таких обвинений, попыталась переложить их на меня, но ее тут же заставили замолчать. Вокруг эшафота, специально воздвигнутого для ее казни, разыгрывались сладострастные сцены, а я заживо сдирал кожу с несчастной женщины и один за другим медленно поджаривал все обнажавшиеся участки ее тела. В это время меня обсасывали со всех сторон; четверых моих друзей, каждый из которых содомировал юного подростка, пороли кнутом их жены, а женщинам лизали вагину четыре девушки; пожалуй, никогда в своей жизни я не испытывал таких сладострастных оргазмов. Экзекуция закончилась, компания успокоилась, и вот тогда Амелия, жена Вольфа, отвела меня в сторону и обратилась с такими словами:
– Мне по душе ваша твердость и решительность. Я давно заметила, что эта женщина не достойна вас, я больше подхожу вам, Боршан. Но я, наверное, удивлю вас, если попрошу дать клятву, что когда-нибудь вы также принесете меня в жертву. Мне не дает покоя эта мысль, и, думая об этом, я впадаю в исступление. Мой муж слишком любит меня, чтобы позволить себе это, а я больше не могу: с пятнадцатилетнего возраста мечта погибнуть жертвой жестоких страстей разврата сжигает мой мозг. Нет, я не хочу умереть завтра же – моё воображение ещё не дошло до этого. Но умереть я хочу именно таким образом и никак иначе. Когда я думаю, что сделаюсь жертвой подобного злодейства, у меня начинает кружиться голова, и утром я вместе с вами покину Стокгольм, если вы дадите мне слово исполнить моё желание.
Глубоко взволнованный столь необычным предложением, я заверил Амелию, что у неё не будет повода ни в чем упрекнуть меня; были сделаны все приготовления, до наступления ночи она тайком пришла ко мне, а на рассвете мы тайком уехали из города.
Я покинул Стокгольм с несметными богатствами: много я унаследовал от жены, получил миллион от короля, а моя новая спутница отдала мне ещё шестьсот тысяч франков, украденных ею у мужа.
Санкт-Петербург стал целью нашего путешествия; мы с Амелией без колебаний выбрали, этот далекий и таинственный город. Она попросила, чтобы мы поженились, я согласился, и нет необходимости добавлять, что мы не отказывали себе абсолютно ни в чем. Мы сняли роскошный особняк в красивейшем квартале города, наняли лакеев, прислугу, экипажи, запаслись отборными винами и яствами, и скоро весь цвет общества стал почитать за честь получить приглашение в дом моей жены. Русские имеют большую слабость к развлечениям, сладострастию, роскоши, но во всем берут пример с Европы, и как только среди них появляется французский аристократ во всем своем блеске, они немедленно, сломя голову, бросаются копировать его. Министр императрицы лично явился пригласить меня нанести визит ее величеству, и, памятуя о том, что я рожден для великих приключений, я принял приглашение.
