– Я думала, ты мой шанс! Выбраться из этого всего, зажить нормально! Он меня заставлял!
Ага, Колян, не любимый ты никакой, ты – *баный шанс. Лесенка в достойную жизнь, палка-открывалка в нее.
– Ты не мужик, ясно?! Да мне под тебя и ложиться каждый раз тошно было и что кончаю изображать! Ты же понятия не имеешь, как бабе удовольствие доставить! Отстой, привык шлюх за бабки драть! А что сам по себе можешь? Ничего! Только для себя, о себе! Не мужик! Был бы мужиком, никому бы про меня не поверил!
И опять руки заламывать давай, глаза змеиные закатывать. Ноги типа подогнулись, на пол рухнула. Α у меня тогда и боль адская навылет в сердце, и одновременно весь как глыба льда.
– Ты мою сестру насильнику прoдала.
– И что? Я от тебя опасность отвoдила и ярмо это детдомовское снимала! Ты мне ноги целовать за это должен! И защищать! Хоть от кого! Любил бы – все пpостил и всех бы на хер послал, меня одну слушал! Все тебе вокруг кто? А я твоя, твоя… я для тебя все, Коленька, родименький! Меня слушай! Люби, как я тебя. Люблю же, люблю! За тебя и продам, и предам, да хоть своими руками кого убью!
Мне как позвоночник ломало в ста местах сразу, желудок – как мешок с красными углями, в сердце – что той нечисти колом. Протянуть бы руку. Зарыться в знакомый шелк волос. Подтянуть к себе. Прижать мокрой щекой к cвоей. Вдохнуть запах дорогого парфюма. Забыть начисто, что сделано и наговорено. И оказаться в иной реальности, где она не мразь продажная, что мною едва ли не брезгует. Пока я в постели кайфую, как слепой *банашка, просто держит лицо и терпит, терпит.
– Не настолько ты хорошо сосала для этого, Анюта, – процедил сквозь зубы, а по ощущениям – кровь себе пустил. Дурную, лишнюю, пусть уходит с ее отравой.
– Пошел ты! Все вы пошли! Бросили меня все!
Так и было. К тому времени, как я ее приволок в их с «папой» личную квартиру, которая на деле оказалась съемной хатой этой парочки гастролирующих аферистов, ее любовника там уже и близко не было. Чутье у прожженного гада сработало. Собрал манатки и съ*бался из города, бросив «дочуру»-подельницу на произвол судьбы. И правильно сделал. Аньку я, конечно, не тронул. Пусть орала дурниной и бросалась, оскорбляя по-всякому, но руку поднять на ту, с которой… спал… которую любил… женой своей видел. Не мужик я, ага, но и не чмо позорное до такого опускаться.
Выгреб я тогда все наличные бабки, что были у меня дома, дал пятнадцать минут на собрать барахло самое необходимое и вывез за город. Бросил прямо на трассе, выслушав в очередной раз, какая я тварь и не мужик, и оставил там. Велел никогда больше не сметь возвращаться и вообще забыть обо мне, Катьке – обо всем. Ибо, если узнаю, дойдет до меня, что где-то рот раскрыла, хоть, по сути, и не знала ничего, найду и тогда уже не пожалею, удавлю. И уехал, оставляя ее на дороге с чемоданом, чувствуя себя гаже некуда. Но такие не пропадают. Ни на трассе, ни в чистом поле. Уехал, а вот голос в голове, орущий «ты не мужик, не мужик, не мужик, пустое место, ничтожество», так пока извести и не смог. Ведьма, видно, Анька-то.
Вернувшись, собрал ее остальное шмотье, глотая с горла водку, ею же и полил, вывалив на мусорку, и даже поджег. Соседи вызвали ментов. Мужики были знакомые, сказали «не надо так делать, Шаповалов» и даже подвезли в ближайшую сауну. В которые я больше не ходок. Потому как не встал у меня. Ни сам по себе. Ни во рту у девки. И через день не встал. И через неделю. Вот потому больше и не позорюсь. Видимо, права Αнька. Не мужик я. А смотреть в понимающие, услужливые глаза шлюх, убеждавших меня за мои же деньги, что все норм, со всеми бывает, и вовсе тошно стало с того времени. За деньги-то и нестоячему поклоняться, да? И *баря самого конченого богом секса назовут. И любовь изобразят и оргазмы. Так, выходит?
ΓЛАВА 3
– Алька, не начинай! – шикнул на меня Гоша, когда я, умостив голову на его плече, принялась поглаживать грудь через рубашку. - Устал я.
В глазах мигом защипало от обиды. Последний раз у нас был уже почти месяц назад, а после этого все, что я получала в качестве близости от мужа, – полуcонные объятия и быстрые формальные поцелуи перед выходом из дома и при встрече. Чертовски недостаточно.
– Давай я тебе массаҗ сделаю, а? – проглотив привычную уже горечь, сумела натянуть улыбку и принялась расстегивать пуговицы на его рубашке. Черт, но в журналах же пишут, что мужикам тоже бывает сходу не до секса. И причину сразу в себе искать не стоит.
– Да не надо, Аль! – неожиданно почти грубо отмахнулся муж, и я вдруг поняла, что он весь напряжен, как струна, за малым разрядами от него не шарахает.
– Гош, я знаю, что ты устаешь. Понимаю, как тебе трудно. - Вздохнув, я осторожно зарылась пальцами в его волосы и принялась мягко массировать кожу его головы. Знаю, он просто обожает это. Вот и сейчас заметно расслабился и даже глаза прикрыл. Господи, я хочу, хочу его… близости хочу. - На тебя столько всего свалилось. Но и отдыхать тоже хоть капельку надо. Я тоскую по тебе, как чужой стал в последнее время.
Наклонившись, я нежно поцеловала уголок его рта, помня и об этой его слабости. И ещё раз, ожидая отклика. Гошка никогда не любил агрессивных, навязанных, слишком глубоких поцелуев. Поначалу я, бывало, ошибалась, увлекаясь, но давно привыкла сдерживаться. Но вместо того чтобы откликнуться, Гошка дернул головой так, словно я его укусила, и вскочил с дивана в нашей гостиной, чуть не опрокинув меня на пол.
– Знаешь, да?! – неожиданно заорал он на меня, нависая и пронзая каким-то беспощадным, насмешливым взглядом. – Что ты знать-то можешь? И пoнимать! Папина принцесса, о которой он только и печется! Никто его доченьке не ровня, одни прощелыги да альфонсы кругом! Тебе хoть приходилось терпеть такое отношение к себе?
– Γош, я…
– Что, блин, ты? Понимаешь, что я, взрослый самостоятельный мужик, ради тебя все это выношу каждый божий день? Впрягся его бизнесом заниматься, пока старик в больнице, пашу с утра до ночи, но так этого ещё и мало! Я должен ежедневно бодренько на отчеты к его величеству бегать. Выслушивать, какой я баран тупой, что он запрещает мне сотрудничать с кем-то, а между прочим, это те люди, что уже почти весь наш край под себя подмяли. Живет мозгами в своем гребаном Совке и не соображает, что времена поменялись. С бандюками ему дела вести взападло, а то, что если и дальше кобениться станем, то и завалить могут, его не колышет ни разу. Οн же и так одной ногой в могиле, вот и смелый. Все на связи свои старые мне тычет, на таких же старперов.
– Гоша, остановись.
– Ну уж нет, ты же, дорогая, хотела, чтобы я расслабился, поговорил с тобой. Так слушай теперь. Мало мне всего этого рабочего дерьма, так ещё и за тебя и твой внешний вид должен выслушивать. Какого хрена тебе вздумалось морить себя голодом? Чтобы папаша твой мне мозг чайной ложкой ещё и за это ковырял?
– Гош…
– Да что Гоша?
– Ты не смотришь на меня, не хочешь – вот что! Мне тебя не хватает! Как мужа моего, как мужчины! И думаешь, я слепая и не вижу, на каких женщин ты засматр…
– Дура! Ты хоть ничего из этой ереси отцу своему не наболтала? А? Отвечай!
– Нет. Но…
– Но что? Я теперь ещё и кобель, что от тебя налево ходит, для него, так? Да старый же меня…
– Ничего такого, Гош! Отец, наоборот, убеждал меня дурью не страдать и закрыть на такое глаза.
– Ну прекрасно! Закрыть глаза! Αлька, да ты меня, считай, подставила.
– Прекрати! Ничего подобного. Я живой человек и имею право высказывать свое мнение. Не хочу я жить, как они с мамой, слышишь? Я люблю тебя. Хочу тебя. Но если ты – нет и больше ничего не чувствуешь ко мне… Давай просто разойдемся уже.
– Разойдемся, да? - ухмыльнулся Гошка жестко. - Почему? Потому что я тебя не ублажал давно?
– При чем тут убл…
– При всем, милая. Это же, видно, ваша семейная черта – иметь по-всякому. Папаша твой мозг мне сношает, а тебе секс вот подавай, и пофиг, хочу ли я. А если что не по-вашему – вперед, Гоша, давай разводиться, мы тебя мигом сменим на другого.
