И для особо любопытных встал вопрос, была ли ошибка в слове «доча» намеренной, или работа мастера продавалась по буквам, и у кого–то не хватило мелочи на первую букву в алфавите.
– Нет, – ответила Мэй.
Женщина вышла вперед, выставив грудь, как Барбарелла, хотя она, вероятно, понятия не имела, кто такая Джейн Фонда сейчас, не говоря уже о том, кем была актриса в шестидесятые годы.
– Катись отсюда.
Мэй посмотрела на потрескавшийся тротуар, на котором они все стояли. Сорняки пробились сквозь трещины, хотя из–за зимы все было засохшим и мертвым.
– Нет, я не уйду.
Вторая дама рядом с агрессоршей закурила сигарету со скучающим выражением на лице. Возможно, подобные наезды происходили часто, и драма ее подруги давно потеряла свою привлекательность…
– Ты, мать твою, свалишь отсюда.
Папина дочя ударила Мэй обеими ладонями по плечам с такой силой, что та чуть не перевернулась вверх тормашками, тяжело приземлившись на утрамбованную землю. Единственная хорошая новость заключалась в том, что ее сумочка удержалась на сорванном ремешке и ничего не выпало. Когда ошеломленное недоверие заняло большую часть пространства в мозгу Мэй, она подняла глаза.
Папина дочя стояла над своей добычей, в своем супергеройском превосходстве, руки на бедрах, ноги на высоких каблуках расставлены на ширине плеч, за ее спиной развевался невидимый плащ садистской радости от издевательства над кем–то.
Остальные в очереди смотрели на нее, но никто не приходил на помощь, и никого не впечатлила папина дочя, ровно как и она сама.
Мэй оперлась ладонью о бетон и оттолкнулась, поднявшись в полный рост – хотя все равно рядом с выскочкой на высоченных каблуках – казалась низкой неудачницей, если не хуже.
– Уходи отсюда, – прошипела женщина. – Ты здесь чужая.
Она выбросила руки, снова попав в то же самое место, как будто это был хорошо отработанный выпад, отточенный навык. Но у Мэй также был кое–какой опыт. Она отшатнулась, взмахнула руками, вытанцовывая ногами словно чечетку, ее тело накренилось, готовое к схватке, и она впала в какое–то глубокое онемение. Она ничего не чувствовала, ни нарушенного равновесия, ни порывистого ветра в волосах, ни прохладного воздуха в легких.
Было удивительно, что ей удалось взять себя в руки.
Папина дочя не дала ей времени на восстановление. Женщина, согнувшись как полузащитник, бросилась вперед…
Рука Мэй вылетела сама по себе, выстрелив вперед, словно ветка дерева. И человеческая женщина врезалась передней частью горла прямо в открытую ладонь. Мгновенный контакт был установлен, пальцы Мэй крепко сомкнулись.
После чего последовала контратака.
Мэй двинулась вперед, убирая женщину с пути, и пока папина дочя изо всех сил пыталась приспособиться к движению назад, цепляясь острыми каблуками за землю, Мэй помогла ей, приподняв за горло так, что красивые ноги болтались в воздухе. Тем временем длинные когти, украшенные бриллиантами и завитками розового цвета, пытались вцепиться в хватку на горле, но безуспешно, ногти ломались, один из них ударился о подбородок Мэй и растворился в воздухе.
Не то чтобы ее это волновало. Не то чтобы она вообще обратила на это внимание.
Гараж был слеплен из бетона, залитого должным образом – так что его стены предлагали чертовски много препятствий. Мэй впечатала женщину в плиту, тело подкосилось, дыхание вырвалось из легких, ресницы с розовыми кончиками затрепетали.
Но Мэй этого было недостаточно.
Свободную руку она положила на грудную клетку, усиливая давление на ребра... за которыми были легкие... и, наконец, бешено бьющееся сердце в клетке из кальциевых и коллагеновых решеток.
Глаза человеческой женщины вылезли наружу. Яремная вена судорожно запульсировала. Цвет лица стал подобен цвету сайдинга.
Тихим голосом Мэй сказала:
– Не тебе мне указывать, где мое место. Усекла?
Папина дочя кивнула, будто от этого зависела ее жизнь. Что, по сути, было правдой.
Тем временем на периферии очередь сменила линейную форму на подкову вокруг Мэй, и послышались тихие взволнованные возгласы…
– Да ладно, охренеть, не может этого быть!
Толпа разлетелась в стороны, как мягкие игрушки, когда один из вышибал вышел вперед. И когда Мэй отвела взгляд от Папиной дочи, чтобы взглянуть на него, он остановился и моргнул. Как будто не был уверен, что понимает происходящее правильно.
Как будто комнатное растение оказалось марихуаной.
Или людоедом.
– Леди, – произнес он не совсем уверенным тоном. – Какого черта Вы здесь устроили?
Мэй решила сделать то же самое, что сделал этот парень с зеваками. Легким движением руки она отбросила Папину дочю в сторону, и затем чопорно поправила кофту и куртку.
Посмотрев на вышибалу, она прокашлялась.
– Я здесь, чтобы увидеть Преподобного.
Вышибала снова моргнул. Затем спросил тихим голосом:
– Откуда тебе известно это имя.
Мэй поправила сумочку и прикрыла ее обеими руками – хотя вероятность того, что ее ограбят, только что резко снизилась. Затем она подошла к парню так близко, что почувствовала запах его свежего пота, испаряющегося одеколона и средства для волос, которое он использовал, чтобы его стрижка ежиком торчала по стойке смирно.
Прищурившись, она понизила голос.
– Это не твое дело, и хватит с меня разговоров. Ты отведешь меня к нему прямо сейчас.
Он слова моргнул. А затем:
– Извини, я не могу этого сделать.
– Неверный ответ, – сказала Мэй. – Это чертовски неверный ответ.
Глава 3
«Коммодор», Роскошь в лучшем своем проявлении™
Центр Колдвелла.
У Бальтазара, сына Ханста, на ногах были туфли, мягкие, как уши ягненка. Облегающая одежда черного цвета. Голова и большая часть лица закрыты шапочкой. На руках – перчатки.
Хотя вампирам не приходилось беспокоиться об отпечатках пальцев.
Поскольку он жил в соответствии со всеми негласными, раздутыми мифами о своем виде – или, по крайней мере, теми, что были выдуманы людьми – он был тенью среди теней, пробираясь через комнаты с высокими потолками в самой большой квартире в «Коммодоре», подмечая всевозможные плюшки, которые демонстрировались при тусклом свете.
Этот гребаный триплекс был похож на музей. Для тех, кто насмотрелся «Американской Истории Ужасов» [10].
Свернув за другой угол и войдя в еще одну небольшую тематическую комнату с объектами одной тематики, Балз остановился.
– Что за...
Как и другие помещения, через которые он пробирался, это было заставлено стеклянными полками. Его удивило содержимое… что говорило о многом, учитывая, что он прогуливался по комнатам, полным викторианских хирургических инструментов.
О, еще же были скелеты летучих мышей.
– Ты взял и купил груду камней, – пробормотал он. – Реально. Будто больше не на что деньги потратить.
Сквозь темноту Балз проплыл по причудливому паркетному полу к чему–то, похожему на буханку пумперникеля [11]. Вещь была яйцевидной формы с полутвердой сердцевиной, внутри с множеством отверстий, все это стояло на постаменте под стеклом. На маленькой табличке, отшлифованной золотом, значилось: «Фрагмент Уилламетта, 1902 год».
Казалось, каждый кусок был назван в честь какого–то места: «Любек, 1916 год. Киткиёярви, 1906. Покипси, 1968 год».
Все это не имело смысла…
«Довер, 1833».
Балз нахмурился. А затем, прежде чем смог осознанно вычислить дату и место, прошлое накрыло его с головой: мгновенно его унесло прочь из роскошного, странного кондоминиума, и он перенесся в своей памяти в Старый Свет ... где он и Шайка Ублюдков жили обособленно в лесах, в постоянных поисках еды, оружия и лессеров. Ах, те тяжелые и захватывающие времена. Полная противоположность того, где они оказались сейчас – объединились с Братством Черного Кинжала и Первой Семьей, поселившись в большом сером особняке на вершине горы, в целости и сохранности, под защитой.
