— Не бойся, малыш, это не страшно! И не сердись, что так вышло… глупо… я хотел сделать тебя счастливым!..
— Заткните ему пасть! — взревел Харальд. — Палач, чего ты ждешь?!
Толпа оживилась, засвистела и заулюлюкала, в приговоренного вновь полетели грязь и камни. Один из них попал Сверриру в глаз. Эйрих зажмурился, когда палач одним движением сорвал с ярла белый балахон смертника, выставив покрытого боевыми шрамами воина абсолютно обнаженным.
— Вы поглядите на этого бесстыдника — у него и сейчас стоит!
— А то как же — распалился при виде своего ненаглядного!
— Зато палачу сподручнее будет!
Эйрих открыл глаза в тот момент, когда исполнитель приговора ухватил Темногривого за внушительных размеров орган и мошонку рукой в стальной перчатке. Ярл Сверрир даже не вздрогнул, лишь вскинул разбитое лицо к серому предгрозовому небу и громко крикнул:
— Один, ты видишь бесчинства этих тупиц — отомсти за нас!
Меч палача отсек его плоть. Толпа взвыла при виде крови и жуткой бледности, разливающейся по лицу оседающего на помост мужчины.
Эйрих схватился рукой за горло, не в силах сделать вздоха и закричать от ужаса. А палач, согласно приговору, продолжил свое дело. Его помощник в таком же темном балахоне пристроил к обнаженному заду казнимого остро отточенный еловый кол. Палач отбросил в сторону меч и взялся за неподъемный с виду молот. Раскачал и широким махом вбил кол в поникшее тело. Сверрир был еще жив — он несколько раз содрогнулся, кровь хлынула изо рта, но он не издал ни звука. Толпа застыла в каком-то странном оцепенении.
Эйриха била крупная дрожь. Он не мог оторвать расширенных зрачков от ужасной картины. Почти над самой его головой прозвучал голос ярла Снорри Дикого, советника конунга:
— Клянусь предками, это уже слишком, Харальд!..
Палач ощупал тело казненного и взглянул на конунга:
— Он мертв, мой господин. Прикажешь продолжать со вторым?
— Постой… — Харальд поднял руку и, не глядя на сына, хрипло проговорил:
— Изуродуй ему лицо и отвези в приграничную пустошь. Выживет — пусть живет… А нет — на все воля богов! — и, круто развернувшись, покинул смотровую площадку на стене замка.
— Держите его крепче, — приказал палач и схватил безвольно обмякшего Эйриха за длинные волосы, поднял ему голову и несколькими быстрыми скользящими ударами кинжала исполосовал лицо юноши. Потом его, заливающегося кровью и захлебывающегося истерическими вскриками, впихнули в телегу, набросили сверху грубую рогожу и повезли вон из города. Вскоре Эйрих потерял сознание от боли.
Спустя несколько недель он узнал, что солдаты бросили его не на вересковой пустоши, а вблизи приграничного селения, где его нашла собака пастуха. Ее хозяин отвез чуть живого мальчика к знахарю, который пришел в ужас от увиденного, но взялся выходить безвестную жертву. Эйрих пробыл в лихорадочном бреду несколько дней, а когда пришел в сознание, долго не мог ничего вспомнить и говорил с трудом, заикаясь и путаясь в словах. Старик знахарь ни о чем его не спрашивал, только менял пахнущие травами и медом повязки на его лице и отпаивал мальчика молоком с отварами, от которых немного стихала жуткая боль, и приходил долгий целительный сон.
Эйрих очень ослаб и исхудал. Вставать при помощи своего спасителя он начал только через месяц. Старик Огги выводил его на улицу, заставлял подставлять лицо солнечному свету и терпеть боль. Умывал его росой и особыми настойками из горьких кореньев, прикладывал к заживающим шрамам разогретую пасту из глины и меда, постоянно приговаривая:
— Люди жестоки, сынок, а боги милостивы, да и я не безруким родился… ты еще увидишь свое прежнее лицо…
Постепенно Эйрих вспомнил все, что с ним случилось, но говорить об этом не хотелось, да и израненные губы слушались плохо. Старик Огги задал лишь один вопрос:
— Как тебя называть, сынок?
— Как тебе угодно…
— Ну, стало быть, назову тебя Рори, так сына моего звали… он давно уж умер… а теперь вот ты появился…
Рори, так Рори, подумалось тогда мальчику. Аристократов так не называли, но теперь он был никем, безродным нищим, бездомным бродягой вне закона.
Немного окрепнув, он начал помогать старику Огги по хозяйству. Знахарь только посмеивался, видя, как из непривычных к труду тонких рук подростка валится посуда, как он неловко подметает полы и пытается разжечь огонь в печи. Зато новоявленный помощник отменно управлялся с топором, рубя дрова, и умело расставлял силки на птиц и зайцев. С наступлением осени он начал выходить в лес на охоту и часто возвращался с подбитым оленем, или лисицей. Старик продавал шкуры убитых животных и учил Рори заготавливать мясо впрок. Долгими зимними вечерами он рассказывал мальчику о ремесле знахаря, о тайных свойствах трав и кореньев, древесной коры и наростов, целебных и ядовитых грибах и ягодах. Рори оказался не только умелым охотником, он умел читать и писать, и старик Огги часто поручал ему переписывать рецепты из старинных трактатов по врачебному искусству. Весной наступило время показать ученику, где и как собирать дары природы, как правильно сушить и хранить их. С применением он знакомился чуть ли не ежедневно — к старику Огги постоянно наведывались за целебными средствами от ломоты в спине и ногах, от зубной боли, расстройства желудка и болотной лихорадки. Знахаря частенько звали к роженицам. Бесплодные, или истекающие кровью женщины приходили под покровом ночи в его хижину. Заливаясь краской и путаясь в словах, наведывались и мужчины, утратившие силу и желание. Старик Огги помогал всем, и почти всегда его лечение оказывалось успешным. А юному ученику он объяснял, что дело не столько в целебных свойствах трав и препаратов, люди сами способны себя вылечить одной лишь силой убеждения и веры в силы врача. Так Эйрих постигал азы человеческих тайн и желаний. За пять лет он научился разбираться в простейших и довольно сложных движениях душ, иногда мог с точностью сказать, о чем думает тот или иной человек, или готов был предсказать скорые действия очередного пациента. Старик Огги не мог нарадоваться на сообразительного и способного ученика. И лишь одно не удавалось мудрому знахарю — он так и не смог убедить Эйриха взглянуть на себя в зеркало. За все эти годы юноша ни разу не видел своего отражения. Даже купаясь в лесном озере, или спускаясь напиться к реке, он крепко зажмуривался, панически боясь увидеть следы страшных шрамов. И собственное лицо. Он пытался забыть собственное имя, твердя как молитву: «Эйриха больше нет. Он умер. Теперь я Рори». Но некуда было деваться от снов, в которых конгер Эйрих был жив, смеялся, охотился, учился танцевать, примерял красивую одежду, выбирал оружие и сражался с высоченными наставниками в дорогих доспехах… Эти сны были мучительным мостом в прошлое, которое юноша всем сердцем старался забыть.
