Я чувствовала, что разочаровала его, и ненавидела себя за это, потому что он был таким любящим и сделал все, что мог, чтобы эта ночь была особенной.
Я отстранилась от него, и в первый раз за все время это была не игра и не каприз — это было по-настоящему. Я просто не могла. Но Адам был увлечен и не заметил изменений в моем сознании, а поэтому последовал за мной губами. Я толкнула его в плечо и приказала остановиться. Он посмотрел на меня, совершенно сбитый с толку.
— Извини. Я просто думаю, что не смогу. Не то чтобы я не хотела. Боже! Я на самом деле хочу, правда, хочу, только не могу, — мой голос срывался, а глаза были полны слез. Было нелепо так расстраиваться, но я была уставшая, вымотанная, неудовлетворенная и искренне озадаченная тем, что первый раз в жизни я оказалась не способной управлять ни собственными эмоциями, ни собственным телом.
Адам медлил и, казалось, что-то прикидывал, глядя на меня. Вдруг он изменился в лице. Оно больше не выражало удивление и озабоченность. Неожиданно Адам стал жестким и свирепым. Я знала этот взгляд. Но что за…
В одно мгновение он схватил мои волосы и хлестнул по лицу. Я была потрясена. Это была та самая первая пощечина, которая всегда опускала меня. В ней было что-то первобытное. Что-то содержащее не просто физическую встряску, но оскорбляющее и унижающее человеческое достоинство. В первые секунды после того, как звук шлепка разнесся по комнате — или это у меня в ушах зазвенело? — тишина показалась оглушительной, хотя все было по-прежнему. Мы просто смотрели, измеряя друг друга взглядами. Моя голова еще была переполнена тревогами, но они отступили назад, теснимые волной адреналина, которую я ощущала всегда, как только мы начинали этот танец.
— Не тебе решать, когда ты будешь кончать, а когда нет, — прошипел он.
Я злобно смотрела на него.
— Ты серьезно считаешь, что сейчас подходящее время превращаться в такого сверхчеловека? После…
Он заткнул меня поцелуем, но если перед этим он целовал меня чувственно и страстно, то теперь это был яростный, посягающий на мои права поцелуй. Его язык влез глубоко мне в рот, заставляя меня чувствовать мой собственный вкус на нем. Это смутило меня. Я почувствовала, как заливаюсь краской.
Пока Адам вторгался в мой рот, его рука насильно раздвигала мне ноги. Я попыталась скрестить их и зажать ее между бедер. Он зарычал от неудобства и раздражения. Затем прервал поцелуй и снова дал мне пощечину.
— Как ты смеешь! Раздвигай ноги, или, клянусь, ты пожалеешь об этом.
Выражение его лица действительно меня напугало, не потому, что я считала, что он по-настоящему способен нанести мне вред — я безоговорочно ему доверяла, — но мне показалось, что он действительно раздражен до крайности. Притом что это, несомненно, было в наших отношениях впервые, я решительно оставила ноги сведенными. Он пронзительно посмотрел на меня.
— Либо ты используешь стоп-слово, либо делаешь, что сказано. Нечего попусту тратить мое время.
Мне была ненавистна сама мысль разочаровать его. Я не хотела использовать стоп-слово. Неохотно я раздвинула для него ноги, и он принялся грубо тереть между ними.
— Либо ты используешь стоп-слово, либо делаешь, что сказано. Нечего попусту тратить мое время.
Потом лег рядом и перевернул меня на бок, обхватив своим телом; со стороны эта поза могла показаться интимной и безобидной, но предплечьем он передавил мне горло, а его шепот на ухо обрушил на меня шквал грязи и оскорблений. Время нежных поцелуев, казалось, ушло безвозвратно.
Он говорил оскорбляющие и унижающие слова — слова, от которых, он знал точно, я влажнею. Он заводил меня. Называл меня шлюхой, шалавой, говорил, что только он может приказать мне кончать или не кончать, что у меня нет права выбора. А затем последовали слова, которые переполнили меня страхом.
— Я собираюсь считать до пяти, и когда я досчитаю, ты, сука, кончишь, или я не знаю, что с тобой сделаю.
Я больше ни о чем не могла думать, всецело сосредоточившись на картине, которую он обрисовал словами: его рука между моих ног, в ушах отдаются числа, пока он считает. За неуловимо короткое время все, что роилось в моем мозгу, притихло. Были только я, он и счет. И это поглотило меня.
Как только он сказал «пять», все произошло. Честное слово, я не ожидала. Я уже начинала беспокоиться, как буду наказана за отсутствие оргазма, и пыталась к этому подготовиться, как вдруг оргазм поразил меня, как кувалдой. Я открыла рот, чтобы закричать, но не издала ни звука. На несколько секунд я окаменела, а потом меня стало трясти. Освобождение было неправдоподобным. У меня промелькнула мысль, что могут лопнуть кровеносные сосуды.
Я не знала, провалилась ли я в сон или просто была не в состоянии сосредоточиться и слушать, но первое, что я начала воспринимать после этого, снова был голос Адама в моих ушах. В этот раз он был мягкий и успокаивающий, спрашивающий, все ли хорошо со мной, рассказывающий, как я была прекрасна. Он снова гладил мои бедра, а рука, которая перед этим придавливала мою шею, теперь нежно ласкала мои соски.
Я повернулась и спрятала лицо у него на груди, не в состоянии смотреть на него в эти минуты, просто потому, что была переполнена всем вместе — и воздействием, и исцелением. Я благодарила его, что-то бормотала у него на груди, пытаясь скрыть то обстоятельство, что от облегчения плачу.
Он тихо засмеялся:
— Милая, за что ты меня благодаришь?
Он потянул одеяло, укрыл нас и, крепко прижав меня, поцеловал в макушку. Его тепло было таким приятным. Впервые за двухнедельный срок я чувствовала себя счастливой и таинственно-умиротворенной.
Когда я проснулась, свет все еще горел — должно быть, Адам уснул вместе со мной, вместо того, чтобы рискнуть выбраться из моих рук и выключить свет. Я не могла бы сказать, сколько проспала, но догадывалась, что немного. Я высвободила его руку из-под себя, полагая, что она может вскорости онеметь, если не восстановить кровообращение.
Пока он спал, я его рассматривала. Без очков он выглядел моложе, удивительно непорочным, совершенно определенно без комплексов — тот, временами безжалостный, мужчина, к которому я пришла, чтобы познать. Никогда до этого я не замечала, какие длинные у него ресницы. Мне стало смешно. Однако я почувствовала себя виноватой — он знал, как помочь мне кончить, хотя я даже не представляла, что это подействует, а я отблагодарила, уснув на нем, безо всяких попыток сделать что-нибудь для него. Я подумала, что для восстановления равновесия может потребоваться время. Но нам надо было кое-что наверстать, и, честно говоря, ни какие-либо мои стойкие опасения насчет способности получать оргазм, ни что угодно другое не было препятствием для того, что было у меня на уме.
