- Да я тебя... ненавижу просто...
- Не ненавидишь, - качает головой он. - Я же не слепой.
- Ненавижу... - трясущимися губами шепчу я.
Его глаза влажные. Вижу, что ему больно. Но мне его не жалко. Я на него так зла, что у меня даже слов нет.
- Ты меня не потерял, не ври. Я изо всех сил старалась тебя остановить... Изо всех сил, Громов... Ты ушёл. Понимаешь? Ушёл. Ты знаешь, что я тебе писала? Я тебе писала, Громов. Писала и удаляла письма. Писала в телефоне и на бумаге. Я ходила к психотерапевту, чтобы вернуться к нормальной жизни. Я едва живая, Громов. Ты вообще понимаешь, что ты наделал?
- Да, Алина. Понимаю. Не знаю, утешит ли это тебя, но после того, как я ушёл и удалил контакты, поручив охранять тебя своим людям, следить за тем, чтобы ты была в бесопасноти, я едва не сошёл с ума. И тоже ходил к психотерапевту. Не думал, что так поломаюсь. Не думал, что без тебя дышать не смогу толком.
- Ты врёшь всё...
- Нет, - чуть качнув головой, спокойно отвечает он. - Не вру. Резона нет. Да и не врал я тебе никогда.
- А сейчас врёшь...
- Нет, Алинка, не вру. Я как любил тебя, так и люблю. У меня за это время никаких отношений не было вообще. Я как-то поломался, когда ушёл. Но я правда думал, что, когда тебя отпустит, тебе станет легче. Что так лучше. Что я сломаю тебе жизнь.
- Но сломал.
- Алинка... - его взгляд полон нежности, он касается моей руки, но я отдёргиваю её.
- Не трогай меня... - дрожащим голосм говорю я.
- Дурында ты моя...
- Не твоя я, понял?! - едва не реву уже. - Не твоя!
Он улыбается одними глазами. Уставший, затравленный, улыбается. Одними глазами. Его взгляд тёплый, бережный, ласковый, но я злюсь. Впервые за долгое время. Злюсь так, что ударить его готова.
- Моя, - тихо, едва слышно сквозь грохот музыки, произносит он.
- Да пошёл ты...
Слёзы льются и льются, и я уже не удерживаю их. Плевать мне!
Он делает глоток виски. Протягивает мне.
- Будешь?
Закрываю глаза. Губы трясутся ужасно. Сил никаких нет вообще. Как же мне плохо... Как же мне плохо...
И я чувствую, что он встаёт и обнимает меня. Легонько, бережно, едва касаясь.
Сначала я пытаюсь вырваться, но вскоре, когда он обнимает меня крепче, замираю. Потому что мне становится легче. Намного легче. Я сама себя не понимаю сейчас.
И некоторое время мы так и молчим.
Просто молчим.
Щекой я прижата к его груди. Слышу, как колотится его сердце. Чувствую дрожь в его руках. И плачу. Просто плачу и всё.
А рядом танцуют люди. Танцуют, веселятся... Наверное, им хорошо.
- Прости меня.
Его голос заставляет меня трепетать.
Кусаю губу. Кусаю и кусаю губу. А слёзы всё текут и текут...
Вырываюсь из его объятий. Сквозь пелену слёз смотрю ему прямо в глаза.
- Дурак ты, Громов... - громко говорю я. - Идиот просто... Никто тебя никогда так не любил, как я. И никто никогда не будет, понял?
- Понял, котёнок мой, - в его взгляде столько нежности, что я с ума сейчас просто. - Понял. Я вообще многое понял.
- Нихрена ты не понял! - восклицаю я. - Да я за тобой готова была хоть на край света идти! Разделить с тобой все радости и печали! Я же втюрилась в тебя по уши уже там в самолёте! Я же так ждала, что ты меня найдёшь... Что ты позвонишь, напишешь... Ну хоть как-то дашь о себе знать...
Он смотрит в сторону, усмехается. Слеза скатывается по его щеке. Затем другая.
- У меня нет твоих контактов. Давно уже нет. Больше года.
- Хотел бы - нашёл...
- Хотел. Но даже не искал. Потому что верил в то, что ты счастлива с кем-то.
- Идиот ты, Громов... - глядя ему в глаза, медленно качаю головой я. - Какой же ты идиот...
- Да, - кивает он. - Я - идиот. Но не подлец и не гад. Просто хотел, чтобы ты была счастлива. И ушёл, переступив через себя, а не через тебя. Думал так. Теперь понимаю, что был не прав. Во всём. Прости меня, Алин. Прости.
Качаю головой, и встаю.
- Нет, Громов. Я тебя не прощу.
Вырываю руку из его руки.
- Я вообще ухожу. Я в туалет шла. Я домой поеду. Отдыхай тут, расслабляйся. Грамотный ты наш, осчастливитель хренов...
Отступаю на шаг.
- Я тебя ненавижу, Громов, понял? И нечего желваками играть! Я тебя ненавижу!
- Прости меня.
- Нет. Нет, Громов. Раньше надо было прощения просить. Теперь у меня своя только жизнь. В которой тебя нет. И я сюда не приезжала для того, чтобы тебя встретить. Я тут вообще - с мужчиной, понятно?
Поднимая ладони, отхожу назад.
- Прощай, Громов. Теперь ухожу я. Теперь я тебя делаю счастливым. Наслаждайся.
Разворачиваюсь, и со всех ног бегу к выходу.
Не видя дороги из-за переполняющих меня эмоций и вновь хлынувших слёз, я продираюсь свозь толпу, отталкивая кого-то, пропихиваясь между кем-то, уворачиваясь от кого-то. Прорвавшись к выходу, миную охранника и, выбежав на площадку, несусь вниз по ступенькам. К гардеробу, за пальто и сумкой, чтобы потом уехать отсюда! Домой, домой, домой! Я хочу уехать, я не хочу тут больше находится, я хочу только домой! Чтобы спрятаться под одеялко, чтобы уткнуться в подушку и выреветься там вволю, чтобы отпустило меня наконец, чтобы перестало быть так больно, как больно мне сейчас...
Мне так плохо, что я едва соображаю вообще... Я просто хочу уехать... Потом напишу Машке, потом объясню, почему не попрощалась, почему так неожиданно для них уехала, почему не вернулась, хотя обещала Коле...
Хватит с меня сегодняшнего отдыха! Хватит с меня этих переживаний, этих попыток наладить личную жизнь! Хватит с меня этого всего! Я просто хочу спрятаться под одеялко... И чтобы меня никто не трогал...
Но на второй лестнице я едва не падаю, когда догнавший меня Илья, хватает меня за руку. Хватает и сбежав по ступенькам вниз, обняв прижимает к стене. Губы его накрывают мои и я...
... у меня просто крышу срывает...
Мы так жадно, так страстно целуемся, что это даже поцелуем назвать, наверное, сложно... Мы едва не пожираем друг друга...
Он поднимает меня и, обхватив его талию ногами, я вжимаюсь в него так крепко, как только могу... Жадный, дикий, безбашенный поцелуй длится и длится... Сопливая, вся в слезах, вряд ли я сейчас хоть сколько-нибудь сексуальна, но ему, похоже, плевать... И мне плевать... Я дорвалась... Я так долго этого ждала...
На руках он несёт меня по лестнице вниз. Обвив руками его шею, я уткнувшись в его грудь, реву. А он несёт меня вниз и гладит по голове. И целует в висок. Так нежно, что у меня слёзы льются и льются... Льются и льются...
Внизу, у гардеробной я послушно отдаю ему номерок и он получает мои вещи. Поставив перед собой, одевает, как ребёнка, то и дело утирая пальцами мои слёзы. Шепчет что-то нежно, говорит со мной ласково, а я ничего уже не понимаю толком...Понимаю только то, что он меня не отпустил. Не дал мне сбежать. Не дал упасть в пропасть депрессии. Не дал погрузиться в ужас тоски.
Он меня не отпустил...
На руках он выносит меня из клуба. Держа одной рукой, другой вызывает такси. Целует в его ожидании нежно-нежно. Просит простить его. Говорит, что счастлив, что меня вновь обрёл. Что никуда теперь от меня не денется, что я его женщина, что он - мой мужчина, и что он безумно хочет сделать меня счастливой. Что приложит к этому все усилия. Что в лепёшку расшибётся, но сделает.
И я ему тихо верю... Потому что чувствую всем сердцем, что искренен настолько, насколько вообще может быть искренним человек.
В машине на заднем сиденье я лежу щекой на его коленях, уткнувшись носом в его живот. Он гладит меня по голове и молчит. Тихо шумит мотор.
А я настолько благодарна миру, Машке, этому вечеру, Илье, всем вокруг, включая этого безмолвного, тактичного таксиста, который никак нас не тревожит, а просто делает свою работу, что слёзы вновь текут и текут...
Совсем заплаканная, уставшая, измотанная, я прижимаюсь к Илье, когда, спустя полчаса, наверное, он несёт меня к подъезду двухэтажного дома, где, как он говорит, он живёт.
