Она поворачивается на бок и с удовлетворенной улыбкой на щедрых губах смотрит на меня.
– Мы еще поиграем в эту игру, да? – бормочет она.
Я наклоняюсь и целую ее с нежностью, в которой нет и тени недавней жестокости. Несмотря на кажущуюся безмятежность, душу наполняет чувство какого-то странного раздражения, какое обычно вызывает что-то, что не на своем месте, или нелепая деталь картины, или диссонирующий цвет.
– Все увлекательные игры имеют свой конец, – отвечаю я с улыбкой и разматываю красный шарф, нежно поглаживая им ее плечи, которые наверняка болят, как и шея от неудобной позы, и волосы, за которые с силой тянул ее. Последними я освобождаю ее глаза, надеясь, что она не сумеет прочитать на моем лице то, о чем я думал все это время.
Потому что в каждый миг этой напряженной жестокой игры мои мысли были заняты Евой.
Но Мануэлу отвлекает настойчивый звонок телефона.
– Это твой? – спрашивает она. – У моего другой рингтон.
Отыскиваю взглядом свои джинсы, они валяются неподалеку. Протягиваю руку и достаю мобильник из кармана. Семь безответных звонков, все от Аделы. Как это понять? Мы с ней расстались чуть больше часа назад. Что-то случилось? Я перезваниваю ей, и она, не дожидаясь, когда замолкнет звонок, кричит в трубку:
– Ты где? Бегом домой! Да Винчи плохо!
Меньше чем через двадцать минут я опять на коленях, но уже на другом полу и совсем по другому поводу, рядом с клеткой Да Винчи, который лежит вытянувшись на боку, у него затрудненное отрывистое дыхание. Он реагирует на мое появление лишь взглядом, очевидно, каждое движение вызывает у него боль.
– Зачем ты засунула его в клетку? – набрасываюсь я на Аделу.
– Я его туда не засовывала! Он уже был там, когда я пришла!
– Но ты хотя бы могла вытащить его оттуда, – говорю я резко.
Не знаю почему, но меня сейчас больше всего волнует то, что если ему суждено умереть, то лучше, чтобы это произошло на свободе. А он и правда вот-вот перестанет дышать. Я подползаю ближе к клетке.
– Я боялась тронуть его! Вдруг он повредил себе что-то, и я только сделала бы ему хуже! – оправдывается Адела, явно близкая к панике.
Я опускаюсь на колени позади нее и концами шарфа медленно глажу ее шею, грудь, напрягшиеся соски, затем одной рукой неожиданно сильно сжимаю ее, в то время как другой хватаю за волосы и тяну, заставляя откинуть голову назад.
Я молчу. Может, она права.
– Когда я пришла, он, наверно, уже был в таком состоянии, но я спешила переодеться и только потом заметила, что с ним что-то не в порядке, – добавляет она извиняющимся тоном.
Я бессильно гляжу на маленькое создание. Адела права, возможно, он повредил себе что-то. Может быть, ребро, и, если я его трону, оно проткнет ему легкое. У хорьков есть ребра? А легкие? Мы с беспокойством смотрим на Да Винчи, который продолжает дышать с трудом. И мне кажется, все с бо́льшим.
– Нужно позвать ветеринара, – говорю я.
– Но сегодня воскресенье!
– Должна же быть какая-нибудь «Скорая помощь»! – Я вскакиваю, собираясь полезть за информацией в Интернет, и в этот момент дверь в мастерскую распахивается и входит Лео.
Он только что с дороги, в куртке и пыльных башмаках. Я успеваю удивиться тому, что он, как обычно, перед тем как зайти ко мне, не сыграл пару пассажей на пианино, но тотчас понимаю причину.
Он с лучистой улыбкой смотрит на мою сестру и говорит, обращаясь только к ней:
– Привет. Я приехал раньше.
Адела тоже поднимается с пола, бежит ему навстречу, падает в его объятья и заливается слезами. И пока она, уткнувшись лицом в его рубашку, сквозь слезы безуспешно пытается объяснить ему необходимость срочно что-то делать, Лео растерянно глядит на меня.
– А я уж было подумал, что это мое неожиданное возвращение произвело на нее такое впечатление, – произносит он. – Ну и что вы тут натворили?
Лео переводит взгляд на распростертое тельце судорожно дышавшего Да Винчи, и с его губ срывается ругательство. Отодвигает в сторону Аделу, отчего сразу же речь ее становится разборчивой:
– Да Винчи плохо, Лео! Мы не знаем, что делать!
– Что с ним?
– Непонятно, – отвечаю я. – Может быть, коллапс?
Лео подходит к клетке, наклоняется и внимательно оглядывает ее. Протягивает указующий перст:
– Это что за хреновина?
Эта хреновина относится к куску старой губки. Да Винчи действительно целыми днями играет с ней, устраивает ей засады, гоняет ее повсюду, я и подумать не мог, что она может как-то навредить ему.
– Это губка, – объясняю я и уже начинаю соображать, в чем дело, потому что замечаю, что она вся обгрызена.
– Я вижу. Но какого черта она делает в клетке? – рычит Лео.
– Не знаю, наверное, он затащил ее туда. Нас здесь не было.
Лео переводит взгляд на распростертое тельце судорожно дышавшего
Да Винчи, и с его губ срывается ругательство.
– Значит, вы ушли, оставив его свободно бегать по комнате? – взрывается Лео. – В мастерской художника, где полно деревяшек, гипса, стекол, ядовитых красок и гребаных губок?! Тебе никогда в башку не приходило, что хорьки – грызуны?
– На самом деле они куницы, – возражаю я.
– Что ты несешь?! Они грызут вещи или нет? Значит, могут сгрызть то, что не положено! – гремит Лео. – Твою мать, Луис, какой на хрен коллапс, он просто обожрался твоей вонючей губкой!
– А откуда я мог знать, что он сделает это?
Внезапно я испытываю чувство вины. Не скажу, что такое со мной случается часто. А с другой стороны, думаю я, откуда мне знать, что жрут, а чего не жрут хорьки? У меня всегда были кошки.
– Хорькам делают промывание желудка? – спрашиваю я.
– Сейчас мы это узнаем. – Мой друг поднимается и достает мобильник. – Самое время звать ветеринара.
– Но сегодня воскресенье, Лео, – напоминает ему Адела. – Все клиники закрыты.
– Только не у Паоло, – буркает Лео, ища номер в записной книжке.
И в очередной раз я размышляю над тем, как удобно иметь соседа, у которого полно друзей на все случаи жизни. Друг-адвокат, друг-импресарио, друг-компьютерщик, друг-фотограф, друг-стилист… Друг-ветеринар.
Через полчаса мы встречаем запыхавшегося от бега Паоло как спасителя отечества. Это низенький, коренастый немногословный тип с суровым лицом. Он достает Да Винчи из клетки и профессионально ощупывает.
– Будет лучше, если я заберу его к себе в амбулаторию, – говорит он наконец. – У него просто несварение желудка. У хорьков вообще очень деликатный желудок. Я предпочел бы понаблюдать за ним сегодня ночью.
– Если так необходимо… – говорю я и ловлю себя на том, что мне трудно расстаться с Да Винчи.
Дать унести его неизвестному человеку, не зная, вернется ли он обратно живым. Я теряю голову?
