И тут на меня озарило. У меня возникла идея новой, причудливой, ни на что не похожей картины: карусельная лошадка, кукольный дом, сапоги для верховой езды. Я не сомневался, что, если мне удастся воплотить свою идею, результат будет потрясающий.
И скорее всего, Белинду моя затея не испугает. Только не ее. Она спокойно лежала на подушках, и тогда я поднял латунные бортики, состоящие из тонких прутьев. Чем-то похоже на старинную больничную кровать или позолоченную клетку.
Настоящая колыбель!
Белинда улыбалась мне сонной улыбкой. И меня в очередной раз захлестнуло ощущение невероятного счастья. Ощущение полноты жизни и уверенности.
Золотистые волосы Белинды разметались по подушке. Она сказала, что может спать и при свете. И поэтому я не потревожу ее сон, когда начну фотографировать.
— Спокойной ночи, милый, — прошептала она.
Моя дорогая девочка! Ее губы, теперь без помады, были такими соблазнительно пухлыми и сочными. Нет, ее рот навсегда останется детским — и зовущим к поцелуям.
Она спала уже больше часа.
Я же все это время фотографировал ее через латунные прутья кровати. Ощущение счастья — безграничного счастья — не покидало меня.
Не думаю, что такое часто случается в жизни. По крайней мере, в моей. Осознание счастливых моментов, как правило, приходит потом, вместе с воспоминаниями.
То чувство, что я испытывал сейчас, было сродни ликованию. Я любил и рисовал ее, а весь остальной мир не существовал для меня.
Окружающий мир сейчас казался менее реальным, чем лица актеров и актрис на постерах, развешанных по стенам. Я попытался вглядеться в них сквозь полумрак. Сьюзен Джеремайя, в своей белой ковбойской шляпе, тоже была там: моментальный снимок из журнала «Ньюсуик». Сьюзен Джеремайя, щурившаяся от техасского солнца.
Но как только я включил фотовспышку, она тут же исчезла.
Нет, я вовсе не совершал предательство, пытаясь выяснить прошлое Белинды и установить, кто ж на самом деле она такая. Более того, я чувствовал странную уверенность: что бы я ни нашел, ничто не в силах нас разлучить. Я обязательно отыщу нечто такое, что позволит мне удерживать ее рядом с собой до конца моих дней.
Я на цыпочках обошел вокруг кровати, потом опустился на колени, чтобы посмотреть на Белинду сквозь прутья кровати, ухватить и постараться удержать образ большой латунной колыбели. Стоило только дотронуться до спящей Белинды, склониться над ней, поцеловать в глаза или губы, и она заворочается во сне и станет мягкой и податливой. Взяв прядь ее волос, я закрыл ей лицо, как вуалью, так, чтобы оставались видны только глаза. Потом снова убрал волосы с лица Белинды и осторожно перевернул спящую, чтобы сфотографировать ее в профиль.
Когда луч света заиграл на жемчужных пуговках, у меня опять возникла навязчивая ассоциация с церковью. Цветы, запах ладана, белые одежды. Я вспомнил свою конфирмацию. На мальчиках были белые костюмы, а девочки походили на маленьких невест и выглядели так, что дух захватывало. Епископ мазал нам лоб миром и читал молитвы на латыни. Теперь все мы — и девочки, и мальчики — стали воинами Христа. Господи, какая безумная смесь воображаемого и метафоричного!
Очень осторожно, тихо-тихо я стал задирать ее ночную рубашку — и вот, сжимая в руках мягкую фланель, я уже любовался ее обнаженной грудью. А когда я нежно поцеловал каждую грудь, соски мгновенно набухли и напряглись. Даже слегка потемнели.
— Джереми, — сонно прошептала Белинда.
Не открывая глаз, она взяла меня за руку и притянула к себе.
Я нежно поцеловал ее в губы, и она снова провалилась в сон.
У меня же сна не было ни в одном глазу.
Я спустился в подвальный этаж и открыл один из сундуков, что привез тогда из Нового Орлеана. Именно в нем я хранил дорогие моему сердцу старые вещи. Сундук не открывался уже много лет.
Мне в нос тут же пахнуло камфарой. Не слишком приятный запах. Но я нашел, что искал. Материнский молитвенник. Книга текстов на латыни, которой мать пользовалась еще девочкой. Перламутровая обложка, на ней — золотой крест. Страницы с золотым обрезом. Четки лежали рядом, в белой коробочке для ювелирных изделий. Я вынул четки и поднес к свету. Синяя бумага предохраняла серебряные звенья и не давала им тускнеть. Деве Марии предназначались жемчужные бусины, а Всевышнему — из горного хрусталя в оправе из серебра.
Мать не слишком любила эти вещи. Однажды она сказала мне, что с удовольствием выкинула бы их вон, но негоже выбрасывать четки и молитвенники. А потому я сохранил их.
В сундуке была и фотография отца — его последний снимок, который он сделал перед тем, как отправиться за океан. Доктор Уокер в военной форме. Он записался в добровольцы в тот день, когда сбросили бомбы на Перл-Харбор, и погиб на юге Тихого океана. Все случилось через два месяца после моего рождения, и не думаю, что мать сумела его простить. Но мы продолжали жить в большом доме доктора Уокера на Сент-Чарльз-авеню. Я никогда не видел своего отца.
Положив фотографию отца обратно в сундук, я взял четки и молитвенник и вернулся в гостевую комнату.
Ко мне снова вернулись радостное возбуждение и ощущение полноты жизни.
Когда я проснулся, Белинда уже успела одеться для верховой прогулки. В коротком красном пальто и бриджах она выглядела восхитительно. Сказала, что в районе Марин нашла конюшни, где можно взять напрокат лошадь.
Конечно-конечно, возьми машину. Возвращайся к обеду.
Я смотрел, как она стремительно опустилась на старое кожаное сиденье темно-зеленого «эм-джи» и включила третью передачу. Машина истошно взревела. «Ох уж эти дети», — подумал я.
В кухне все плавало в сигаретном дыму.
И сцепление, похоже, выдержит не больше недели.
Но у меня в мастерской целых пять картин. Я чувствовал себя абсолютно счастливым человеком.
Взяв с собой ее туфельку, я отправился на мини-вэне в центр.
Белая фланель и жемчужные пуговки натолкнули меня на одну мысль. У меня был определенный план, хотя я слегка сомневался, что смогу его реализовать. Я не знал, где можно купить все необходимое.
Но, попав в отдел товаров для новобрачных в супермаркете, я увидел то, что искал. Не простую белую свадебную вуаль, а изысканные венки из белоснежных цветов. Лучше и быть не может. Я стоял на мягком ковре в интимно освещенном, укромном уголке, какие есть в каждом большом магазине, и любовался выставленными там изящными вещицами. Я, сам того не желая, будто опять окунулся в церковную атмосферу. Снова почувствовал то, что, казалось, ушло безвозвратно.
