Он отрывается. Разглядывает мои губы, улыбается. Шепчет на ухо:
- И мне тоже расскажи.
- Саша! - гремит возмущенно. - Ты другого места не нашел, кроме отделения? Господи, какой стыд.
Смотрим на Марию. Вцепилась в своего Германа, трясет завитыми волосами. В глазах осуждение, причем не наигранное, поразительно. Ей срочно пора надеть юбку до пола, замотаться в платок и запереться в монастыре, чтобы, о-о, никогда-никогда не видеть нас, грешников, прочь от порока, Машуля.
- Это оскорбительно, - цедит. - Герман, почему ты стоишь? Сделай что-нибудь.
- Так, ясно, - Алекс подхватывает с лавки мою куртку. - Поехали.
- Куда ты собрался? - она преграждает дорогу. - Сына еще не отпустили, а тебе лишь бы любовницу развлекать? Немыслимо!
- Герман, приведи даму в чувство, - просит он. - Кристин, вот тут обойди, - тянет меня за руку. Маша делает шаг в мою сторону, но он выставляет локоть. - Стой тихо, а то щас малыша мне заразишь.
У нее даже истерика стопорится. Как рыба, беззвучно шлепает пухлым ртом. Уже в спину нам кричит:
- Попомни мои слова, пожалеешь!
Непонятно только, для Саши пророчество, или мне угроза.
Выходим на улицу и садимся к нему в машину. Он просит:
- Не хмурься.
- А чего она, - запальчиво возражаю. - Ты ей поводы даешь?
- Нет, Кристин, там все кончено.
- А чего она, - повторяю.
- Завидует.
- Чему?
- Тому, что мы поедем в ресторан и закажем буйабес. Хочешь есть?
- Что закажем? - поднимаю бровь.
- Вкусный суп.
- Хочу.
Смотрю в окно. С утра похолодало, люди закутались до глаз, снова валит снег, такими темпами скоро померяемся сугробами с Камчаткой. Я уехала и бросила Николь, и должна спросить у Саши про Егора, и мог ли осел сломать шею, но мне кажется, если я начну, то не выдержу, и мы поругаемся, а пока все так хорошо, и я тяну резину.
В ресторане нам приносят странную похлебку. В чашках суп с разной рыбой и омарами, вроде, и отдельно на подносе соусы и еще куча рыбы. Он подробно болтает: мидии, кальмары, тигровые креветки, гребешки, лангусты, и бла предыстория про марсельских рыбаков.
Ему вкусно, и мне поэтому тоже. Когда так расписывают, не соображаешь, что ешь.
Он смотрит на часы, и я спрашиваю:
- Какой сакральный смысл в гляделках на будильник?
- Счастливое число ищу, - он вытирает рот салфеткой.
- Давно?
- Ага.
- Давай помогу, - коварно предлагаю.
Алекс щурит глаза. Собирает лоб складками - думает. Кивает. Растегивает ремешок и тянет через стол мою руку к себе. Закрепляет часы на запястье, встряхивает. Часы большие и болтаются, как браслет, но не спадают. Рассматриваю обруч. Платина, брилльянты, стильная и очень дорогая модель, точно. Но ценность в другом, в самом жесте. Он от паранойи отказался. Меня послушал. Это так вдохновляет, что я продолжаю, пока он мягкий и расслабленный:
- А на сигаретах черточки?
- А еще что? - он смеется. - Ты сильно любопытная, Кристина. Секунду, - отрывается на телефонный звонок.
Пью кофе и вполуха слушаю музыку. Зал полупустой, на субботний завтрак, стоимостью в хороший смартфон, очередь не выстраивается, да. Так что, может, Мария и завидует.
- Прокатимся до редакции? - он убирает сотовый в карман. - Ненадолго.
- У меня, кстати, машина на площади осталась, - встаю из-за стола. - Я могу пока...
- Нет, потом заберем.
Прячу улыбку.
Я тоже хочу с ним. Но когда он про нас говорит "мы", аморозо, я знаю, где седьмое небо и со всеми хочу поделиться адресом, почему они сонные и грустные, когда в окнах такое солнце яркое.
На светофорах он целует, и потом у издательства на парковке, и потом на лестнице, все пользуются лифтами, а пешком мы одни, и можем развратничать.
В редакции Алекс сразу идет к Антону. Я болтаюсь по офису. Николь пишет, что они с Ваней скоро приедут, сноб Антон Геннадьевич припахал.
Перегибаюсь через стойку, и смотрю, как секретарь сортирует коробки. Она поднимает растрепанную голову и улыбается.
- Кристин, закинь бумагу в туалеты, если не трудно, - сует мне коробку.
Выполняю поручение.
Вот так. Носим кофе, заботимся, чтобы сотрудникам было, чем подтереться - мы тут занимаемся чем угодно, только не журналистикой.
Четыре женских кабинки, дальше дверь напротив и четыре мужских. Уже выхожу из последней, когда в туалет влетает Егор. Прижимает трубку к уху и говорит:
- Да-да, пап, в издательстве.
Шмыгаю обратно. Слежу за ним в приоткрытую дверь.
Он стоит перед зеркалом, зачесывает пальцами волосы назад и закатывает глаза:
- Потому, что я им сказал, что осла грохнули. Ага. Пап, конечно, все норм с ним, а что оставалось? Да. А ты у Кристины спрашивал что-то? Что? Понял.
Он дает отбой. Заходит в соседнюю кабинку.
Напевает.
Слушаю журчание и думаю, что меня, похоже, используют.
Разумеется, жив-здоров осел. И Тигру они, наверное, подставили,
Мало того, что Алекс знал про Егора, он одобряет его, а меня от себя от не отпускает, возможно, поэтому. Чтобы в курсе быть. Наших планов. Банальная история, в Аверине и близко ничего нет от мужчины, судьбой предназначенного, как у мамы, у бабушки, он просто козел, и сыночек в него уродился.
Ясно. Хотят войну, будет им.
Глава 20
Выхожу от Антона и сразу натыкаюсь на скандал.
Они с Егором возле туалетов, орут друг на друга. Сын закрывается рукой, она лупит его рюкзаком.
- Дура, укол от бешенства поставь!
- Ой, боже, Егор, причёска помялась, гляди-ка! - ахает она. - Привезу тебе в тюрьму гель для укладки и...
Понесло дикую кошку.
Борец за справедливость.
Иду к ним. Хватаю её за руку и тащу за собой, пока она всю редакцию на уши не поставила. Кристина упирается и тормозит по паркету, отрываю её от пола, открываю дверь и забрасываю в конференц-зал. Запираюсь, она у меня за спиной, яростно бунтует:
- Ты меня обманул, использовал, специально дал ауди, добренький, чтобы нас прослушивать, ты врун и подлый человек, и тогда в институте, будто надувной вагиной мной развлекся!
О, как.
- Ты что такое плетешь, Кристина? - оборачиваюсь. Подхожу ближе, привлекаю к себе, она вырывается. Удерживаю ее на месте. - Я сам недавно узнал, и это к нам не имеет отношения, абсолютно. Честно. Проблема с Егором мешать нам не должна и не будет мешать.
- Да неужели?! - она хмыкает так значительно, что мне на пиджак летят её слюни. - Я взяла и поверила. Ты мне говорил, что у тебя все серьёзно, а сам вынюхивал. Блохастый пес, фу, рад теперь? Вот, конец, все, давай, марш в будку!
Она замахивается, а я не успеваю среагировать.
Бьёт меня.
По лицу.
У нее на запястье мои часы. От души проезжается по мне корпусом.
От неожиданности впадаю в ступор. Так и стою, смотрю на неё. Чувствую, как по виску вниз струйкой сползает кровь.
Блохастый пёс, марш в будку.
Пока не встречал психов, рискнувшись мне подобное ляпнуть.
А чтобы кто-то разбил мне лоб и айда спокойно дальше по делам - это за гранью где-то.
Глаз заливает красным.
Она бледнеет и отступает на шаг. Бежит.
Делаю подсечку, она падает. Едва не шлепается с размаху коленями, но перехватываю ее у самого пола, синяки нам не нужны. Она пытается подняться, я давлю ей на плечи.
Наклоняюсь, выдыхаю в ухо:
- Нет, не вставай. Сиди. Подумай, ты всё правильно сделала?
Она молчит. Стоит на коленях, опустив голову, и шмыгает носом. Ревет.
Маленькая злокачественная опухоль. Ей бы рот с мылом прополоскать. И пару дней в наручниках походить, если полагает, что можно меня метелить, как Егора.
Черт, я совсем не воспитатель. Она беззащитная, и по сути ребенок, и напугалась.
- Кристина, - зову.
Она не реагирует. Поднимаю подмышки. Она валится обратно, куклой виснет у меня в руках.
