Часы показывали позднее время, и я отпустил предмет моих самых желанных фантазий домой. Жалко девочку — так еще похудеет, а мне очень уж нравились ее формы. Никогда не понимал стремления некоторых женщин выглядеть как сушеные воблы, обкачанные всякими кислотами для пухлости рабочих мест.
Сегодня мне трижды звонил отец Веры и с каждым разом все настойчивее требовал контакты дочери. Мое наказание он воспринял в штыки, заявив, что я играю в детский сад, а он ее не видел двадцать четыре года. Столько времени потерял и сейчас не хочет все прошляпить вновь.
Для личной встречи он, безусловно, дождется окончания рейса, но говорить с ней хочет уже сейчас. Он не угрожал, не переходил на крик и не истерил. Вообще, неплохой мужик, и я вправду не знал, что ему ответить.
Ведь он был прав. Все упиралось лишь в то, что я не мог его контролировать. Не мог точно знать, что он не расскажет о моей роли во всем этом — в его новой работе и воссоединении с дочерью. Вопреки Вериному мнению, я не желал, чтобы она подумала, что я проник в ее жизнь так глубоко.
Зазвонил телефон, и я даже вздрогнул от неожиданности. Бросив взгляд на экран, нахмурился. Тяжело вздохнул и поднял трубку. Совсем забыл, что сегодня пятница.
— И как это понимать?
Голос матери был настойчивым и требовательным. Я еще вчера обещал ей прийти, но в итоге впервые за много лет даже не удосужился позвонить и предупредить. И если бы дело было лишь в работе…
— Судя по твоему молчанию, я могу сделать вывод, что ты окончательно завис в этом своем поиске незнакомой девочки. Сын! Мы с отцом за тебя переживаем.
Еще раз тяжело вздохнул. Да, мне под тридцать пять лет и я частенько обсуждаю наболевшие темы с родителями. Но еще ни разу они не вникали ни в одну из них настолько. Не лезли с советами, когда я их не просил, и не смущали меня своим странным мнением.
Но я не привык идти на попятную, когда уже затронул какую-то тему:
— Я ее нашел, мама. И привез в Москву, она теперь работает моей помощницей. И прости, что забыл предупредить, что я не приду. Я бы мог соврать, что это работа, но…
— Но мы оба понимаем, что мой сын начинает сопротивляться тому, что в его жизни одна из сторон ушла из-под контроля, верно?
Как она всегда точно подмечала малейшие мои проблемы и колебания настроения! Могла облечь в слова то, что даже я сам отказывался признавать. У этой потрясающей женщины и изложение мыслей, и язык тела всегда затрагивали даже самые жесткие струны людских душ.
— В следующую пятницу жду вас вместе на семейный ужин. И это не просьба. Это констатация факта.
Я закатил глаза. Как она умело обошла тему своего приказа. Завуалировала, так сказать.
— Нет. Еще не время.
На том конце трубки послышался тяжелый вздох:
— А для тебя это время никогда не наступит. Зная тебя, могу предположить, что темных пятен в ее биографии совсем не осталось. Наверняка ты выведал о девушке все, что только было можно. Влез в ее жизнь, возможно, даже облагородил ее, не спросив, надо ли ей это.
От этих слов я сжал металлическую перьевую ручку так, что она немного погнулась. Каждый раз мать говорила со мной так, что меня буквально выворачивало.
— Она же не знает о тебе ничего и не узнает, потому что ты никого не пускаешь внутрь. Даже меня. Просто мне повезло, что я твоя мать и все и так прекрасно знаю.
Конечно, знает. Но за всю мою жизнь она показывала мне это лишь дважды.
— Сын, в следующую пятницу мы с отцом ждем вас. Так что потрудись не портить мне настроение.
И мать отключилась. Я с минуту гипнотизировал телефон, а потом набрал новый контакт. Через пару гудков трубку сняли. Я произнес.
— Уже стоите у офиса? Отлично. Сейчас отвезете меня в Вере Игоревне.
Глава 29. Герман
Доезжаю до ее дома быстро. Новый водитель, которого я зачем-то нанял, поддавшись случайному порыву, удивляется, но вопросов не задает. Правильно, я и так взял его под честное слово. В агрегаторе такси ипотеку не погасишь.
Это был еще один странный поступок. Поправочка. Еще один странный поступок для нее. Потому что она ему улыбнулась и вела себя с ним спокойно, разговорилась. И вопреки своей ревности, наличие которой пришлось-таки признать.
Бешеной, сумасшедшей ревности, которая напрочь сносила мне голову, когда хотелось запереть Веру дома, снять чертовы новые наряды и одеть обратно в ее дурацкие безразмерные шмотки. Мой рациональный и трезвый разум пребывал в шоке от этих чувств.
Это противоречие и объясняет все эти странные и нетипично спонтанные решения. Вот и сейчас, вместо того чтобы линчевать Дамира, я стоял возле подъезда приличной новостройки. Такой, чтобы и ей было хорошо, и сомнений не вызывало.
Потому что очаровательная квартирка на Садовом, которую я чуть было ей не купил, вряд ли сошла бы за государственный дар. Впрочем, ее я тоже купил. Служебным жильем сделаю. Именно после этого шага мне и пришла в голову идея построить целый дом для своих сотрудников неподалеку. Могу себе позволить.
Вообще, с тех пор как Вера появилась в моей жизни, я стал слишком много внимания уделять благотворительности. Даже для меня. Вот что она со мной делает.
Поднимался к ней на шестнадцатый этаж и гадал, откроет ли беглянка мне дверь или опять сделает вид, что ее здесь нет, и улизнет втихую через балкон и соседей. Улыбнулся собственным мыслям. Она-то может, ни капли не сомневаюсь!
Дошел до двери и даже немного оробел. Я! Герман Освальд! Да я лет с семнадцати ходил везде, где желал. Двери с ноги не открывал исключительно потому, что имел тонкое и интеллигентное воспитание — предпочитал более изящные и изощренные методы.
И теперь я стоял и мялся, как подросток, возле двери девчонки, в которую был влюблен. Вот в кого я превратился. Нажал звонок и стал ждать.
Уже придумал сотню идей, как вытащить, выкурить или достать ее оттуда, как дверь отворилась. Она стояла и смотрела на меня большими удивленными карими глазами. Без грамма косметики, с красивыми распущенными волосами. В совершенно дурацкой пижаме с котятами, которую я чуть не выкинул при переезде. Теперь понимаю, что зря. Мы молча осматривали друг друга, а потом ее взгляд блеснул какой-то сумасшедшей решимостью.
Она сделал шаг ко мне и буквально схватила за шиворот, втаскивая в квартиру. Набросилась, словно голодающий ребенок, а я — ее желанная шоколадка. Ее личный сорт черного горького девяностодевятипроцентного шоколада.
Это сумасшествие, наваждение. Но вот уже ее губы на моих, руки — под моей рубашкой, а мои — на ее шее и груди. Она толкнула меня в сторону небольшого диванчика, попутно стаскивая с меня одежду, разрывая ее, не тратя время на чертовы пуговицы.
Следом полетел ремень, к ногам упали брюки, и я едва не споткнулся об них. Потому что не мог оторваться от линии ее ключиц, бешено бьющейся на шее жилки. Этих покусанных губ и чертовых карих глаз, горящих огнем такого же чертова желания.
Рванул с нее дурацкую пижаму, сминая грудь, перекатывая между пальцами соски, сжимая их и получая в ответ стон наслаждения и едкое:
— Это была моя любимая пижама.
Толкнул ее на диван, сгреб в охапку и развернул к себе задом. Я не мог больше терпеть. Она выгнулась, а я провел пальцами по влажной промежности, вгоняя один в нее. Она всхлипнула и попыталась выпрямиться, но я зафиксировал руку на ее шее.
— Куплю тебе новую, такую же страшную, с отвратительными кошками. — Я сдернул свои черные боксеры и резким движением вошел в нее. Она издала стон. — А потом разорву ее на тебе еще раз.
Заполнил ее собой полностью, до упора. Положил руку на поясницу и прошелся по всей спине, очерчивая позвоночник. А затем стал двигаться в ней. Быстро, рвано, жестко. Наслаждаясь долгожданными стонами.
— Веррра, ты знаешь, что мне нужно.
Развернул ее и закинул одну ногу к себе на плечо. Она вскрикнула, снова выгнулась, хватаясь за ручки дивана. Ее тело дрожало подо мной, находя во мне отклик.
