выпрашивая жалкое подаяние...
Эвелин и оба тхальца шли по извилистым улицам, подчас таким узким, что можно
было коснуться разведенными руками стен противоположных домов. Они
остановились перед чайханой, вход в которую был прикрыт свисавшим ковром.
Войдя внутрь, они оказались в полутемном помещении, в котором было не так
жарко, как снаружи. Вокруг низких столбов были расставлены широкие деревянные
скамьи, на которых можно было полулежать, облокотившись на спинку.
Посетителей было немного, пахло китайским зеленым чаем, смешанным с сушеными
цветами душистого жасмина.
Все трое сели за свободный столик. Отмахиваясь полотенцем от жужжавших мух, к
ним подошел хозяин. Абулшер заказал чай и спросил, не знает ли он адрес
Нурахмад-хана, дающего деньги под залог. Чайханщик откинул голову назад,
закатил глаза и несколько раз повторил услышанное имя:
-- Нурахмад-хан... Я знаю Нурахмад-хана, который держит меняльную лавку.
Другого не знаю.
Абулшер спросил:
-- Он давно здесь?
-- Нет, не очень. У него родственники на севере Индии. Кажется, он оттуда
и приехал.
-- Значит, это тот, кто нам нужен. Где его лавка?
-- Рядом с центральным рынком. Если встать против главного входа, то налево
будет улица, где живут чеканщики. Надо пройти ее до конца и повернуть
направо. Второй или третий дом от угла -- это и есть меняльная лавка
Нурахмад-хана. Правда, говорят, что... -- чайханщик наклонился и понизил
голос: -- Говорят, что он не только меняет деньги и дает их под залог. Вроде
бы он промышляет еще "живым товаром"...
Эвелин слушала разговор Абулшера с хозяином заведения и неторопливо
прихлебывала крепкий чай. Ей нравилось снова находиться в большом городе,
пусть и в незнакомом и не очень опрятном. Пестрая толпа, разнообразие лиц и
звуки непонятной речи, ароматы восточных блюд будили в ней любознательность и
интерес к неизведанному. С тех пор, как она покинула Саргохабад, Эвелин
привыкла не размышлять о будущем, а жить сегодняшним днем. Теперь, пожалуй,
впервые за все это время она всерьез задумалась о том, что ее ждет...
Ее мысли прервал Абулшер, который заявил, что уходит.
-- Я пойду к Нурахмад-хану один. Троим нам появляться в центре города опасно.
Оставайтесь и ждите меня здесь...
Он отсутствовал около часа. Его возбужденное лицо говорило, что ему
удалось выведать нечто важное. Склонившись над столом, он зашептал:
-- Я видел Нурахмад-хана. Он сказал, что в городе по указанию англичан
разыскивают трех мужчин в тхальской одежде. Значит, нам надо разделиться. Я
пойду дальше на север. Ты, Имхет, возвращайся в Пешавар. А тебе, Очил,
придется провести несколько дней в доме у Нурахмад-хана, я договорился...
* * *
Они расплатились и вышли из чайханы. Имхет молча кивнул и направился в
сторону караван-сарая, а Эвелин с Абулшером зашагали к центральному базару.
Снова начался лабиринт кривых улочек, выведший их в конце концов на базарную
площадь, которая почти вся была занята столами и табуретами многочисленных
закусочных и харчевен. Отсюда уже совсем недалеко было до меняльной лавки.
Абулшер остановился у ворот старого дома из розового туфа. Ворота были
незаперты, они вошли и оказались в небольшом внутреннем дворике, заполненным
грудами бочек и ящиков. В дом вела единственная низкая дверь, сплошь покрытая
резными узорами. Должно быть, хозяин наблюдал за Абулшером и Эвелин сквозь
щель -- как только они приблизились, дверь тотчас распахнулась.
Перед ними стоял низенький полный человек с пухлым лицом. Его висячие усы и
борода выглядели ненастоящими, будто приклеенными. Маленькие глазки зорко
ощупывали посетителей. Это и был Нурахмад-хан, которому Абулшер должен был
передать деньги.
Абулшер обратился к Эвелин, его тон был повелительным:
-- Ты останешься у Нурахмад-хана. Я вернусь, как только смогу.
Он круто повернулся и быстро вышел.
Нурахмад-хан еще раз окинул взором Эвелин и крикнул, обращаясь к кому-то в
глубине дома. Вошла немолодая женщина в черном бурнусе, но без покрывала.
Хозяин указал ей на Эвелин и, не сказав ни слова, скрылся. Женщина
улыбнулась, обнажив зубы, окрашенные соком бетеля в ярко-красный цвет. Потом
сказала, с трудом подбирая английские слова:
-- Пойдем... Я покажу комнату.
Эвелин удивило обращение по-английски, ведь на ней была тхальская одежда.
Через захламленный двор женщина провела Эвелин в другую часть дома, где
находилась маленькая комнатка с низким потолком. В одном углу стояла кровать,
в другом -- сложенная из кирпичей печка. Рядом с кроватью лежал опрокинутый
табурет, на полу -- несколько сшитых овечьих шкур, служивших ковром. Женщина
спросила не желает ли Эвелин вымыться. Эвелин ответила утвердительно, и они
снова вышли во двор, где за стенкой, сооруженной из пустых ящиков, находился
отведенный для умывания угол. Пол здесь был выложен плитками, стояла наполненная
чистой белой водой бочка, а вокруг нее -- множество медных тазов и ковшей.
Не без удовольствия, Эвелин стащила с себя надоевшую мужскую одежду. Она с
наслаждением обливалась водой и усердно растирала грудь, чтобы избавиться от
следов тугой повязки. Она села прямо на пол, гладкие плитки с глазурью
приятно холодили ягодицы. Ковш следовал за ковшом, разгоряченное тело жаждало
свежей влаги. Можно было не торопиться, впереди был продолжительный отдых...
Эвелин едва успела взять полотенце, как во дворе послышались мужские голоса.
Из-за загородки выглянула женщина и попросила ее выйти.
-- Одеваться не надо, -- добавила она.
Эвелин отдернула матерчатую занавеску и увидела Нурахмад-хан вместе с другим
мужчиной, у которого были жесткие усы под большим носом. Он было гораздо выше
хозяина, на нем была каракулевая шапочка. Почему-то Эвелин решила, что он --
лекарь.
Она стояла перед ними, совершенно обнаженная, с распущенными волосами, капли
воды стекали с плеч и с груди. Глаза мужчины в каракулевой шапке впились в
Эвелин. Нурахмад-хан что-то сказал женщине на незнакомом Эвелин языке, потом
обратился по-английски:
-- Пройдите за женщиной. Вас осмотрят.
Эвелин решила, что Нурахмад-хан считает ее больной, оттого он и привел этого
лекаря-афганца. Она пошла за женщиной, которая привела ее в комнату с широкой
